Аталья и Зор трудились много и сообща, увлеченно и самозабвенно. Разве труд бок о бок и единомыслие не родят дружбы? Теперь возьмем в расчет, что Аталья – женщина нестарая, очень одинокая, и, конечно, тоскующая по ласке. Зор – мужчина молодой, полный сил, холостой и, несомненно, обуреваемый стремлениями, чем-то схожими с тоской Атальи. Со временем тесное сотрудничество приобрело романтическую окраску. Аталья тайно навещала Зора в его отдаленном флигеле. Этот малозначительный для истории земли Ханаанской факт остался бы безвестным, если бы ни одно несчастливое обстоятельство.
Раз на рассвете вездесущий Матан увидал Аталью, украдкой пробиравшуюся от Зора в свою скучную опочивальню. Она же не заметила соглядатая. Прежде будущность Матана была в руке Атальи безраздельно, а теперь ему стал известен секрет, порочащий владычицу его судьбы, и он подумал, что они равно опасны друг для друга, и страх его улетучился.
Похоть затмила разум. Матан рассудил, мол, чем он хуже египтянина? Как бывало когда-то, он вновь стал бросать на Аталью смелые взгляды, а однажды, употребив для храбрости кружку молодого вина, обнял ее за талию и попытался поцеловать.
Гнев царицы был страшен. “Негодяй! – вскричала Аталья, – ты червь, а я монархиня! Ты, кажется, забылся, убийца братьев Йорама! Сей момент я кликну стражу! Самец! Я прикажу оскопить тебя!”
Последние слова Атальи низвергли Матана на колени. “О, госпожа, пощади! – взмолился он, – минутное затмение ума со мной случилось! Смилуйся, только не это!”
Вечно попираемая мужчинами, Аталья с приятностью осознала женскую силу свою. “Прощу на сей раз. Теперь убирайся! – скомандовала, – похоже, для кобелиного отродья есть вещи дороже жизни… – подумала, – однако, отчего он вдруг осмелел? Уж не прознал ли наш с Зором секрет? Каков наглец! Коня куют, а жаба лапу подставляет!”
Спасшийся от худшего, но уязвленный до дна нутра своего, Матан из мести стал доносить Еу об успехах Атальи.
6
Шел седьмой год царствования Атальи. Победы ее замыслов были очевидны. Она надеялась удержаться на троне еще столько и полстолька. “Когда коронуют Ёаша, – рассуждала царица, – он увидит совершенно преображенную Иудею и, конечно, продолжит деяния, славно начатые его бабушкой!” Аталья не имела права входить в храм и видеться с внуком, но не сомневалась, что очевидность прекрасной новизны сильнее подействует на будущего молодого монарха, нежели догмы, рьяно внедряемые храмовыми коэнами в его юную голову.
Первосвященник Одед был чрезвычайно обеспокоен новшествами. Он страшился того, на что уповала Аталья. Достижения царицы серьезно угрожали авторитету веры, храма и его самого. И без того Одед не был уверен в надежности одержимого Еу, теперь же, когда новоявленный царь Израиля узнавал из уст Матана о всяком сдвиге к язычеству в Иерусалиме, у главного коэна появились основательные причины опасаться нападения Еу на Иудею. Встречаясь с Одедом, правоверный Еу не скрывал своего отвращения к нововведениям Атальи и всякий раз указывал первосвященнику на позор иудейский – баба на троне! С тяжелым сердцем Одед решился на решительный разговор с монархиней.
– Мир тебе, владычица Иудеи, и земле, подвластной воле твоей – мир! – изрек вошедший первосвященник.
– Мир и тебе, славный поводырь народа! – ответила царица, поудобнее устраиваясь на троне.
– Сдается мне, что ипостась вожатого ты мало-помалу похищаешь у меня!
– Ах, ты преувеличиваешь, мудрый Одед, – с притворной скромностью заметила польщенная Аталья.
– Не преуменьшить бы! Скажи-ка, каково это – восседать на престоле царском? Помнишь, как я трудно уговаривал тебя? Не сожалеешь?
– Повелевая и уничижая чужую волю – я упиваюсь наслаждением. Это – откровенно.
– Это откровенно ты шутишь надо мной. Не такой тебя я знаю. Ты бескорыстно творишь добро для подданных своих!
– Бескорыстно? Похоже, ты тоже не враг шутейства. Однако, что кроме забавы привело тебя во дворец, Одед?
– Спрошу кое о чем. Надеюсь, не убудет твоя откровенность. Зачем ты превращаешь бедняков иерусалимских в виноделов и мастеровых?
– Чтоб трудились, богатели и платили налог в мою казну. Как видишь, я прямодушна и сребролюбива!
– Однако, Аталья, к работе побуждая, ты алчность пробуждаешь. Труд крадет время у молитвы, плотское теснит духовное. Люди обжигают горшки, а в храм не идут. Я возвышаю дух, ты – понижаешь. Дорога вверх одолевается непросто, путь вниз – легкая прогулка. Вот корень зла успеха твоего!