— Это правда, — пожал плечами Евгенидис.
— Ты понял это внезапно? Во время наше прогулки?
— Нет, — спокойно сказал вор. — Когда я украл Дар Хамиатеса, я уже любил вас. Только не понимал. Тогда я думал, что вы исчадие ада, — признался он, склонив голову набок, — но я уже любил вас.
Он продолжал:
— Незадолго до смерти дед привел меня во дворец, чтобы я смог увидеть его своими глазами. Однажды ночью у вас был праздник, дворец был полон людей и все танцевали. Я решил спрятаться на огороде, потому что там должно было быть пусто, но как только я вошел внутрь, дверь из цветника открылась и появились вы. Я видел, как вы прошли между рядами капусты, а потом стали танцевать под апельсиновым деревом. Я сидел у вас над головой на одном из деревьев.
Аттолия посмотрела на него. Она помнила ту ночь.
— И сколько тебе было лет? — спросила царица. — Шесть?
— Чуть больше, — ответил Евгенидис, улыбаясь воспоминанию.
— Телячья любовь, — сказала царица.
— Телячья любовь обычно не выживает после ампутации, Ваше Величество.
— Я отрезала тебе руку, вместо того, чтобы вырвать сердце, — жестко сказала Аттолия. — Ты думаешь, что все еще любишь меня?
— Да.
— И ты думаешь, что я тебе поверю?
Евгенидис опять пожал плечами.
— Вы можете убить меня здесь, Ваше Величество, и покончить с этим. Или можете мне поверить.
Он снова видел ее бледно-голубое платье, танец в лунном свете, словно череда девушек окружала ее хороводом, ее руки, раскинутые для объятия братьям и сестрам, существующим только в ее воображении. Он никогда не видел ничего столь же прекрасного и печального. Он вспомнил, как ее щеки окрасились румянцем, когда он назвал ее жестокой. Позже, когда халдей предложил снабдить его более актуальной политической информацией, чем имелась в его собственной библиотеке, Евгенидис внимательно приступил к чтению, пытаясь разобраться, действительно ли Аттолия дьявол во плоти, как о ней говорят, или всего лишь женщина, правящая страной без поддержки баронов. В конце концов, он принял данный ему много лет назад совет деда и решил проверить все лично.
— Я люблю вас, — повторил он. — Вы можете мне верить.
Аттолия посмотрела на него чуть дольше, все еще держа нож наготове. Потом она убрала его в потайные ножны и шагнула вперед. Они приложила одну руку к его щеке. Он стоял неподвижно.
— Вот что я думаю, — сказала она. — Вверху на лестнице тебя ждут твои люди, и если я поднимусь одна, меня там убьют.
— Там лодка, — тихо сказал Евгенидис, не шевелясь под теплом ее руки.
— Если я сяду в нее, смогу ли я выгрести между скал?
— Нет.
— Тогда поднимемся по лестнице вместе, — сказала царица и отвернулась от него.
Глава 16
Каменные ступени, ведущие с берега были кое-где прорезаны трещинами. Некоторые трещины были закрыты деревянными досками. Евгенидис пропустил царицу вперед, чтобы она сама задавала темп, и чтобы ему было легче следить за ней. Подъем согрел ее и позволил размять мышцы, но ноги в войлочный туфлях все еще были мокрыми и замерзшими. Каждый шаг отдавался болью в уставшем теле. Она несколько раз проверяла, на месте ли ножи. На первой площадке, где деревянный мост вел на другую сторону узкого ущелья, она повернулась, чтобы заговорить с Евенидисом. Он стоял ниже нее, предусмотрительно держась вне пределов досягаемости.
— Вы не подкупали Эфкиса, — сказала она.
— Нет, — ответил Евгенидис. — Это была ложь. Мы подделали письмо. Лейтенантом был мой двоюродный брат Кродес. Он несколько месяцев шлифовал свой аттолийский акцент. Почтовую сумку с царским знаком мы взяли у вашего посланника в Эддисе.
— Но вы провели своих людей мимо дозоров Эфкиса. И пушки… — сказала она. — Одиннадцать пушек. Как вы их доставили?
— Они были деревянными.
— Деревянными?!
— Деревянными, — подтвердил Евгендис. — Фальшивыми. Мы переправили их вниз по Сеперхи на лодке, а затем сбросили за борт и вытянули на берег.
— Ублюдок, — сказала Аттолия.
— Еще какой! — ответил Евгенидис, и на его лице снова мелькнула знакомое Аттолии выражение меткого лучника.
Через мгновение улыбка исчезла. Аттолия повернулась, чтобы подниматься дальше. Она не желала смотреть назад на Евгенидиса. Она поднималась решительно и быстро, словно гнев жег ей пятки. Евгенидис следовал за ней, слушая, как ее дыхание становится все более натужным, и ожидая, что она устанет и пойдет медленнее. Но царица отказывалась сбавить скорость. Пытаясь справиться с одышкой, она продолжала подъем.