Он смел пыль с книжных полок и начал оттачивать навыки чтения, демонстрируя традиционную среди Воров склонность к наукам; и после жестоких стычек со своими двоюродными братьями, он неизменно отступал в библиотеку и свою спальню-кабинет, чтобы залечить кровоподтеки. Эддис часто навещала его во время этих добровольных ссылок. Она не приняла его сторону. Для всех участников трагедии было слишком очевидно, что он сам навлекал на себя неприятности и был кем угодно, только не беспомощной жертвой. Со временем у его двоюродных братьев стали пропадать различные ценности, которые неизменно находили на храмовом алтаре, посвященном богу воров Евгенидису. Эддис не поддержала двоюродных братьев, когда они пришли к ней с жалобами на вора. Они были так же и ее кузенами, и она воевала с ними самостоятельно, пока оба ее старших брата не умерли один за другим в течение нескольких дней от лихорадки, и она не стала наследницей Эддиса. Еще через несколько месяцев она стала царицей, и после этого никто не осмеливался перечить ей, разве что под прикрытием нудных, утомительных официальных обращений, никто, кроме Евгенидиса, не ставил ей в упрек ее злоупотребления в одежде и ее родственников, как будто существование многочисленных кузенов и кузин было ее личной виной.
- Выгони их всех, - предлагал он.
- Я не могу, ты же знаешь. Когда-нибудь они стану солдатами моей армии и моими министрами торговли и казначейства.
- Я могу стать твоим офицером вместо них.
- Это после того, как ты разорвал свой военный патент во время последней ссоры с отцом?
- Ну, тогда я буду твоим министром.
- Казначейства? Да ты ограбишь меня до нитки.
- Я бы ни за что не стал красть у тебя, - горячо сказал он.
- Неужели? А где мое турмалиновое ожерелье? Куда делись мои серьги?
- То ожерелье было отвратительным. Это был единственный способ избавить тебя от необходимости носить его.
- А серьги?
- Какие серьги?
- Евгенидис! - Она смеялась. - Если Клеон и бьет тебя, то только потому что ты сам это заслужил.
Ее никогда не беспокоили его жалобы. Она начинала волноваться только тогда, когда он затихал. Это значило, что он замышляет нечто настолько возмутительное, что заставит всех придворных броситься к ней с требованием его крови, либо он опять воюет со своим отцом, либо действительно серьезно болен. Последнее случалось реже всего. В первый раз один из двоюродных братьев сломал ему в драке несколько ребер, а в другой он серьезно повредил ногу, поскользнувшись на гребне обледенелой стены. Эта опасность подстерегала всех воров, часто приводя их к смерти, что и произошло с матерью Евгенидиса.
Во время болезни он, бледный и молчаливый, уходил в свою комнату зализывать раны, но потом, когда ему становилось лучше, поток его жалоб было невозможно перекрыть. Тем не менее, он так и не рассказал ей, кто сломал ему ребра, и при каких обстоятельствах он вывихнул колено. Множество добровольных доносчиках сообщили ей о драке с Титом, а подробности его приключения на стене она выудила из дворцового врача, который лечил ногу Евгенидиса. Гален был так же привычен к синякам Вора и выслушивал его жалобы без особого сочувствия.
Эддис наклонилась вперед, чтобы обтереть влажный лоб Евгенидиса. Гален обрезал длинные волосы Вора, и теперь тот выглядел совсем непривычно. Она не ожидала, что его обрезанные волосы будут виться такими крупными кольцами у висков и за ушами. Она отвела один из локонов с его лица.
- Моя царица, - тихо сказал Евгенидис, открывая глаза.
- Мой Вор, - ответила она печально.
- Она знала, что я во дворце, - сказал он низким голосом, в котором звучала непривычная усталость. - Она знала, где я спрятался и как собирался выйти из города. Она знала все. Извини.
- Я не должна была тебя посылать.
Он покачал головой.
- Нет. Это моя ошибка. Я не заметил, что за мной следят. Я пытался все обдумать. Я подвел тебя, моя царица, - сказал он. Его голос становился все слабее. - Мне очень жаль. Прости.
- Это ты меня прости, - с горечью произнесла Эддис, и Евгенидис снова открыл глаза. - Но она сильно пожалеет об этом, когда будет висеть вниз головой на стене своего дворца.
Царица заметила, что комкает тонкую ткань платья в кулаке. Она разгладила складки и встала, чтобы уйти, но передумала.
- Гален прикончит меня, если я буду тебя расстраивать, - сказала она, садясь снова.
- Ты меня не расстраивала. Мне приятно видеть, как ты сердишься. А вот она не сердится, - сказал он, глядя в пустоту перед собой. - Когда она сердится, она молчит, когда ей грустно, она молчит. Если она когда-нибудь будет счастлива, она опять замолчит, я уверен.