Цепь жгла плоть. Она оплетала Клеопатру, точно удав, впивалась в нежную кожу и сильно жалила. Она обвивала плечи и притягивала руки к бокам, перекрещивалась на груди и опоясывала живот. Ноги тоже оказались скованы. И сейчас она — пленница в могиле.
Клеопатру охватил ужас. Неужели ее приковали, чтобы птицы выклевали ей печень, как в старой греческой истории? Неужели она обречена терпеть мучения? Она, абсолютно обездвиженная, будет тщетно взывать к богам…
В воздухе еще оставался запах горелой плоти. Прах Антония. Серебряный ларец стоял рядом на погребальном помосте. Он был открыт. С каждым вдохом она чувствовала запах костей любимого, и хуже всего — дух его горя, утрат, страхов. Он поверил, что она предала его ради Египта, сдала римлянам, втайне вступила в сговор с врагом. На глазах у Клеопатры выступили слезы, но ничего сделать она не могла. Антоний умер в неведении.
Она уловила за стенами мавзолея легкое движение. Трепет кожистых крыл. Летучие мыши возвращались с охоты в свои гнезда, скрытые в каменных трещинах. Значит, близился рассвет. Сколько дней прошло? Как долго она спала? Почему она здесь оказалась?
В памяти сохранились лишь краткие обрывки. Голод. Потом насыщение. Ощущение переполняющего ее наслаждения, тепла, разливающегося по телу. Что она ела?
Ей вспомнилось прикосновение императорских губ к ее губам. Он прижимался к ее бедру, положил ладонь на ее грудь, но не могла пошевельнуться. Он говорил с ней. Но что он объяснял?
Это было признание. Он поведал ей, как согрешил против нее, но теперь она ощущала только вкус его слов, а не их звук.
И он перепугался. Растерял гордость и уверенность, превратился в мальчишку, который страшится темноты. Он понял, что она жива, и отдал приказ похоронить ее.
Клеопатра вздрогнула и закричала: сместившаяся цепь обожгла кожу. Каждое ее звено впивалось в плоть и обжигало ее. Клеопатра попыталась успокоиться, надеясь, что боль отступит, если она не станет шевелиться.
В склепе было практически нечем дышать. Большую часть отверстий в крыше заложили. Единственное окно вообще исчезло. Клеопатра замерла и начала мысленно прощупывать окружающее пространство. Странное ощущение… Ведь она стала способна видеть сквозь стены. Она поняла, что мавзолей обложили по периметру камнями, а поверх покрыли слоем алебастра. Римляне, не считаясь с расходами, завершили строительство в точности так, как собиралась она сама. Она легко разобрала все письмена, покрывавшие поверхность. Слышала, как печатают шаг стражники, облаченные в боевые доспехи.
Зачем им понадобилось проделывать такую работу? Почему ее замуровали заживо? Наверное, намеревались ввести в заблуждение ее подданных.
Октавиан Цезарь стоял на ступенях мавзолея, глядя поверх собравшейся толпы. А Клеопатра вдыхала запах его страха.
«Царица мертва», — сообщил Октавиан толпе. Она наложила на себя руки, не в силах перенести гибель Марка Антония. Она приняла достойную смерть, хотя такой исход не согласовался с желаниями империи.
Некоторые жители Александрии могли заподозрить, что царицу убили, но не осмелились открыто бросить ему вызов. От городов, оказывавших римлянам сопротивление, не осталось камня на камне. И люди предпочли оплакивать ее, рвать на себе волосы и падать на колени у стен мавзолея. Они пели и пили. А Клеопатра улавливала отголоски их горя.
Царица умерла. Да здравствует император! Слава Цезарю!
Теперь это был римский полис.
Какой-то гуляка затянул пьяную песенку, но легионеры быстро его утихомирили. Клеопатру вдруг обуял гнев. Неужели она обречена прислушиваться к звукам мира, отрезанная от жизни неприступными стенами?
Ярость излилась воплем. Ответом ей было лишь эхо собственного голоса, заметавшееся под высоким сводом.
Ее крик потревожил прах Антония. Клеопатру накрыло волной его скорби и уверенности в предательстве возлюбленной. Опять вспомнилась его кровь на ее руках. Она станет вечно оплакивать здесь своего любимого, если не придумает способ вырваться из мавзолея.
— Освободите меня! — завыла Клеопатра и отчаянно рванулась вперед. Разорвать цепи у нее не хватило сил. Кожа обуглилась, металл рассекал ее, впиваясь в плоть. Ненависть поднялась со дна души, и Клеопатра завизжала в потолок. Стражники должны ее услышать. Пусть отзовется хоть римлянин, хоть египтянин…
— Выпустите меня! Ваша царица жива, а вы служите чудовищу!
До нее донесся пронзительный клич, то ли пение, то ли рыдание. К нему добавился новый звук — кто-то пытался протиснуться сквозь узкий лаз. Шорох.