— Что это за сильный и приятный запах, откуда он?
— Уважаемый отец, это ожерелье, которое я ношу, распространяет такой аромат, — ответила слегка взволнованная Акка.
— Покажи мне это ожерелье. Где ты его взяла?
— Благородный Рома, жрец Гаторы, отдал его мне с другими вещами, принадлежавшими его покойной жене, Ноферуре.
Встав перед жрецом, Акка наклонилась к нему, пока он рассматривал драгоценность.
— Что за странный аромат! Несмотря на его приятность, я думаю, что долгое его вдыхание может вызвать головокружение, — пробормотал Рансенеб. И тем не менее, он с широко раздувшимися ноздрями продолжал жадно вдыхать предательский запах. Как бы поддаваясь непобедимому влечению, он схватил за руку девушку, привлек ее к себе и почти приник к ее шее.
Вдруг он вздрогнул и встал. Его блестящий череп и выдающиеся скулы сделались ярко — пурпурными, а глаза вспыхнули диким огнем. Наклонившись к Акке, он не отрывал от нее глаз.
— Садись рядом со мной, малютка, и налей мне вина, — сказал он с улыбкой, странным образом противоречащей его мрачному аскетическому виду. Так как Акка колебалась, со страхом глядя на его пылавшее лицо, то Рансенеб обнял ее за талию и, быстро прижав к себе, пытался поцеловать девушку сначала в шею, а потом в губы.
Неожиданно в глубине комнаты отворилась дверь, и на пороге показался высокий мужчина, одетый в костюм писца, с огромным париком на голове. При виде этой любовной сцены Хартатеф, а это был он, остановился, не веря глазам. Неужели это суровый и фанатичный Рансенеб, беспощадная строгость которого тяжело давила молодых жрецов, неужели он сам являлся сюда в поисках любовных приключений с трактирной служанкой?
Уступив объятиям жреца и возвратив ему поцелуй, Акка вскрикнула и оттолкнув Рансенеба, убежала в противоположную дверь.
Будто очнувшись от тяжелого сна, Рансенеб провел рукой по лбу и подумал: «Что это значит, неужели такие глупости начинают смущать мои старческие дни, или я мало видел красивых женщин, что вульгарная трактирная служанка заставила меня потерять голову?» Тут же его взгляд упал на низко склонившегося Хартатефа, дававшего жрецу время прийти в себя. Яркая краска залила лицо жреца. «Неужели этот подчиненный был свидетелем моего необъяснимого безумия?»
— Подойди, Хартатеф, — сказал он, с усилием овладев собой, — какие новости ты принес?
Писец почтительно подошел, отдал ему свитки папируса, таблички и рассказал подробно о поездке в Буто, о Тутмесе, об Антефе и их отношениях. Затем доложил о распространении слухов о том, что царица замышляет покушение на жизнь своего брата и что, не имея сама наследников, она прервет славный род Тутмеса I и оставит Египет без законного фараона. Этого больше всего боится народ, что заставляет его перейти на сторону царевича, вся будущность которого впереди и от которого можно ожидать продолжения рода.
Пока они разговаривали, Акка вернулась в большой зал, где уже собралось много посетителей. Среди мужчин сидел Пагир, который ничего не видел и не слышал, кроме шансов на выигрыш или проигрыш.
Танцовщицы и певицы уже наполовину рассеялись, некоторые исполняли какой — то вызывающий танец. В первом ряду зрителей стоял Мэна. Запустив обе руки за пояс короткой туники, он громко ораторствовал, превосходя всех двусмысленными и грубыми шутками, и побуждал танцовщиц ко все более откровенным танцам. Утомленный и скучающий, он не знал, какой из присутствующих женщин доставить честь развлекать его, как вдруг его взгляд упал на Акку, входившую в зал. Молодая красотка была очень мила в роскошном вышитом платье. Раскрасневшееся лицо и черные сверкающие глаза выделяли ее из числа других женщин, вызывая у него нервное возбуждение и дрожь во всем теле. Она ему понравилась. Тотчас же, выйдя из круга, он подошел к ней, пристально посмотрел ей в глаза и сказал дерзко:
— Прекрасная малютка, принеси мне в сад кубок и добрую амфору вина. Ты будешь служить мне, а здешний шум и жара раздражают меня.
Акка огненным взглядом окинула стройную и сильную фигуру молодого человека. Она все больше поддавалась влиянию ужасного аромата, который вдыхала уже несколько часов. Он возбуждал и опьянял хуже самого крепкого вина, заставляя кипеть кровь. Мэна уловил этот взгляд. Самодовольная улыбка скользнула по его губам, и, повернувшись, он небрежным шагом пошел в сад. Там стояли скамейки и столы, скрытые от глаз гуляющих густыми кустами роз и акаций. Мэна знал и любил это укромное место, вызывавшее в его памяти не одно сладостное воспоминание.
Едва он сел на скамейку, как пришла Акка, неся амфору вина, кубок и корзинку с пирожными.
— Вот и я к твоим услугам, господин, — сказала она, ставя все на стол.
Мэна смотрел на нее с дерзкой фамильярностью, какую может позволить себе светский мужчина по отношению к простой девушке, когда хочет употребить ее для потехи.
— Поди сюда, малютка, как тебя зовут? — сказал он, обнимая ее за талию и усаживая на скамейку. — Ты мне нравишься, — сказал он, целуя ее в шею.
В ту же минуту приятный и опьяняющий аромат сразил его. Кровь с такой силой бросилась ему в голову, что на мгновение он почувствовал себя ошеломленным. Акку же его поцелуй, казалось, заставил потерять рассудок. Как пьяная, бросилась она на шею молодому мужчине, точно хотела задушить его в своих объятиях. На сильную и страстную натуру девушки аромат производил ужасающее действие. Огненное облако застлало ее взор, заглушая разум и стыд, сквозь туман ей виделось бледное лицо мужчины с мрачным и глубоким взглядом, которое, казалось, смотрело на нее с надменной улыбкой.
Содрогаясь всем телом, Акка прильнула к нему и хотела взглянуть в эти чарующие глаза, но вместо чудных черт, созданных воображением, она увидела раскрасневшееся лицо и пламенный взгляд Мэны. С глухим криком она отшатнулась. Ей казалось, что она задыхается, а голова готова была лопнуть, острая боль пронизывала грудь. Прижав руки к груди, она без чувств упала на скамейку.
— Что с зтой красавицей? И откуда такой чудный аромат? — пробормотал Мэна, наклоняясь над Аккой и жадно вдыхая воздух. — Ба, это ожерелье распространяет такой божественный аромат. Это средняя толстая звезда. Но где она, эта негодяйка, украла такую драгоценность? — прибавил он, пытаясь снять ожерелье, чтобы лучше рассмотреть его. Не в состоянии этого сделать, он взял кинжал и перерезал цепочку, на которой висел медальон.
— Этой скотине довольно будет и оставшегося ожерелья, — пробурчал Мэна.
Не бросив даже взгляда на Акку, он вернулся в зал, заплатил за вино и вышел из притона.
«Вот так находка, — подумал он, вынимая из — за пояса драгоценность и жадно вдыхая ее запах. — Я прикажу прикрепить этот медальон к одному из моих ожерелий. Тогда все станут завидовать таким чудным новым духам».
Мэна не переставал вдыхать этот аромат, не замечая, что мало — помалу какое — то болезненное состояние охватило его. Будто смутное беспокойство давило на него, голова отяжелела и страшная жажда сушила горло. Отбросив намерение сделать еще одну ночную экскурсию, он отправился прямо во дворец Пагира.
Проходя через одну из комнат, чтобы попасть в свои апартаменты, Мэна встретил Сатати. Та, не привыкшая к тому, что племянник так рано возвращается домой, с удивлением спросила:
— Ты уже вернулся, Мэна? И Пагир тоже? Но что с тобой? Твое лицо горит, в глазах лихорадочный блеск, ты болен?
— Нет, я здоров, только меня мучает ужасная жажда, и я страшно устал.
— В таком случае, пойдем в столовую. Мы уже поужинали, и дети легли спать, я прикажу подать тебе вина, — сказала она и повела его в свои комнаты. Она приказала принести вина и холодного мяса и села напротив Мэны.
Он выпил несколько кубков и с усталым видом облокотился на стол, не притронувшись к еде. Сатати долго наблюдала за ним, затем встала и хлопнула его по плечу.
— Решительно, Мэна, с тобой творится что — то странное! Ты взволнован и в то же время угнетен. Ты ничего не ешь. Что с тобой?
Он быстро встал. Покрасневшие, сверкающие глаза его устремились на тетку с таким выражением, что она вздрогнула и отступила. Но Мэна молниеносно обнял ее за талию и с силой привлек к себе.