Он нежно поцеловал мою макушку.
– Значит, как говорится, «гори все огнем»?
– Не «все» – это мы горим. Огонь в нашей крови, его не потушить.
– Да, огонь, – пробормотал он, словно думал в тот момент о чем-то другом. – В Риме от него займется пожар, это точно. Там не любят ничего необычного. Мне и самому не понравилось, когда Октавиан явился туда, чтобы заявить о своих правах наследования.
– И лишил этих прав моего сына.
Я помолчала и добавила:
– Ведь у Цезаря есть родной сын, а не только приемный, присвоивший чужие права.
– И все же именно его Цезарь назвал наследником в своем завещании, – заметил Антоний. – Что касается тебя – я думаю, он не упомянул тебя из уважения. Понимал, что ты в состоянии обеспечить свои интересы и без его помощи.
«Обеспечить свои интересы». Да, оставалось еще одно дело, которое следовало уладить перед отплытием. Мне совсем не хотелось вмешивать в наши отношения политику, но другого выхода не было.
– Антоний… Ты должен сделать кое-что для меня. Моя сестра Арсиноя в Эфесе помогала убийцам. Замечу, что тебе следовало вызвать для объяснений ее, а не меня. Кассий и Брут даже провозгласили ее царицей Египта, и именно она убедила наместника Кипра Серапиона отдать им мой флот. Мне докладывали и о том, что в мое отсутствие она посылала своих людей в Александрию, чтобы разведать обстановку и поискать сторонников. К тому же объявился очередной самозванец, претендующий на имя Птолемея Тринадцатого – побежденного, как известно, самим Цезарем и мертвого настолько, насколько может быть мертв человек. Все это угрожает стабильности моего трона.
– И?.. – спросил он голосом человека, еще не опомнившегося от любовных утех.
– Уничтожь их.
– Да, любовь моя.
Антоний снова принялся ласкать мои плечи, но я решила заручиться его обещанием прежде, чем он опять позабудет обо всем.
– Обещай мне. Предай их казни.
– Да, любовь моя. И я возвращу тебе и Кипр.
Он вплел пальцы в мои волосы, нежно повернул мое лицо к себе, и я подставила губы для поцелуя.
Та ночь, как никакая другая, никогда не изгладится из моей памяти. Я запомнила все: как часто мы предавались любви, как именно мы делали это. Все мельчайшие подробности, о которых я не стану говорить публично, вспоминаются мне каждый раз, когда нужно отвлечься от печали, огорчения или боли. Та ночь была даром богов, какой редко дается и еще реже повторяется. Она подтвердила мое убеждение, что телесные восторги (хоть философы и утверждают иное) вполне могут сравниться с радостями мысли и духа.
Когда Антоний ушел, я не опечалилась. Да, эта ночь завершилась, ее нельзя ни продлить, ни сохранить во всем ее совершенстве. Но впереди нас ждут другие ночи, тоже совершенные, пусть и по-другому.
– Прощай, мой командир, – сказала я, целуя его на палубе.
Солнце поднялось над горизонтом и окрасило корабль алым и золотым цветом. Огни на корабельных снастях выгорели, и теперь там болтались обычные глиняные плошки – никакой магии.
– Прощай, моя царица. – Он обнял меня, на миг прижав к своему пурпурному плащу. – Я буду у тебя при первой возможности.
– Это так долго, – отозвалась я. – Мне бы хотелось, сойдя с корабля в Александрии, увидеть тебя на пристани.
– Умей я летать, так бы оно и было, – улыбнулся Антоний. – Но, увы, человеку крыльев не дано.
Он отстранился и несколько мгновений стоял молча. Восходящее солнце вызолотило каждую складку его одеяния.
Я потянулась, коснулась его лица и сказала:
– Прощай.
Оставшись одна в своей каюте, я упала на кровать, чтобы наконец отдохнуть – в прошедшую ночь, разумеется, о сне не было речи. Поскольку за окном уже ярко светило солнце, мне пришлось натянуть простыню и закрыть глаза.
На губах моих блуждала улыбка: да, роскошные пиры с дорогими подарками обошлись недешево, но это выгодное вложение. Как любят подчеркивать Мардиан и Эпафродит, «скупясь на расходы, не рассчитывай на доходы». Однако последний пир, при всем его великолепии, стоил вовсе не миллион сестерциев. В отличие от гостей, я, прилежная ученица александрийских наставников, прекрасно знала: жемчуг не растворяется в уксусе. Жидкость, способная растворить жемчуг, разъела бы и мой желудок. Нет, драгоценная жемчужина в целости и сохранности пребывала у меня во чреве, и вернуть ее не составит особого труда.
Но воинам и магистратам не посчастливилось слушать наставления ученых нашего Мусейона, и они простодушно поверили моему обману.