Александрия принадлежала ему: с первого же мгновения город и Антоний прониклись взаимной любовью. Людям нравилось, что он прибыл как частное лицо, как добрый гость, а не увешанный регалиями грозный предводитель могучих легионов, каким им запомнился Цезарь. Им полюбились его приветливые манеры, его греческое платье – Антоний охотно одевался по-гречески в неофициальной обстановке, чего никогда не позволил бы себе Цезарь, – его доступность и любознательность.
Восхищение было взаимным, ибо Антоний пленился городом настолько, что это почти пробуждало во мне ревность. Он махнул рукой на свои римские титулы и должности, отпустил охрану, спрятал тогу в сундук. На стол ему подавали египетские и греческие блюда, его часто видели в местных храмах, а то и вовсе просто гуляющим по улицам. Антоний вел себя совсем не как римлянин. Кажется, его действительно давно тянуло сюда. Что-то его натуре было созвучно Александрии, а ее дух, в свою очередь, находил отклик в его душе.
– К человеку, так легко принимающему чужую культуру, следует относиться с осторожностью, – кисло пробурчал Олимпий. – Это разрушительно для него.
Олимпий избегал Антония, видел его только издалека и отклонял все мои попытки познакомить их, утверждая, что у него много пациентов и нет времени.
– Все-таки тебе следует с ним познакомиться, – настаивала я. – Странно, когда мой личный врач и один из ближайших друзей так упорно держит дистанцию.
– Мне нет нужды встречаться с Антонием, – возразил Олимпий. – Чтобы узнать о человеке больше, лучше присмотреться к нему незаметно, издалека.
– Ну и что ты узнал?
– В физическом отношении он просто образец мужчины. Действительно похож на Геракла; часом, не утверждает, будто Геракл – его предок?
– Ты отвечаешь уклончиво, – заметила я. – Каков он с виду, ни для кого не секрет. Но раз уж ты такой наблюдательный и проницательный, поведай, что Антоний за человек.
– Я понимаю, почему ты находишь его привлекательным.
– Я тоже. Лучше скажи мне то, чего я не знаю.
– Не доверяй ему, – неожиданно выпалил Олимпий. – Он ненадежен.
Я удивилась, ибо ничего подобного не ожидала.
– В каком смысле?
– О, человек он, спору нет, хороший, – неохотно признал мой друг. – Честный, добрый. Но природа его такова, что… – Олимпий замялся. – Короче говоря, на самом деле его вовсе не манит удел властителя мира. Он не любит брать на себя ответственность и, когда это зависит от него, выбирает путь наименьшего сопротивления. А потому всегда попадает под влияние более сильной личности – той, что в данный момент рядом. Эта личность всегда будет подталкивать его в нужном направлении. Сейчас рядом с ним ты, и он находится под твоим влиянием. Но когда Антоний вернется в Рим, рядом с ним окажется Октавиан.
И снова я удивилась:
– Ты никогда не видел Октавиана. Как ты можешь говорить о его натуре и характере?
– Просто знаю, – упрямо заявил Олимпий.
– Может быть, мне придется послать тебя в Рим, чтобы ты присмотрелся к Октавиану поближе, – обронила я с деланой шутливостью.
Его замечания насчет Антония мне не понравились. Однако куда хуже было то, что мы оба по отдельности уловили нечто, касающееся истинной природы Октавиана – жестокой и непреклонной. Раньше я успокаивала себя тем, что мое впечатление объясняется личными счетами.
Наступил двадцать девятый день моего рождения, но праздновать его я не стала и даже не сообщила о нем Антонию. Он наверняка затеял бы по этому поводу грандиозное празднество, а меня ни к чему подобному не тянуло. Пиров в Тарсе хватило надолго.
Все торжество свелось к тому, что Мардиан подарил мне новый письменный прибор с печатями из аметиста, Цезарион решил позабавить меня и научил свою ящерицу возить миниатюрную тележку, а Олимпий притащил огромный флакон отборнейшего сильфиона из Киренаики, присовокупив к нему записку следующего содержания: «Вот! Подарок, который действительно может тебе пригодиться».
Я так смутилась, что сразу же убрала его в сундук, с глаз долой. Право, если Олимпия так волнуют постельные вопросы, стоит жениться и озаботиться своей собственной постелью вместо чужих!
Однако если с моим днем рождения все прошло тихо, то свой, как я понимала, Антоний захочет отпраздновать со всей возможной пышностью. И я решила пригласить его и гостей в Гимнасион.
– Мы можем устроить в твою честь игры, – заявила я как-то вечером. – Правда, до очередных Птолемей еще три года, но разве это имеет значение?