«Царица уложила себе волосы так, что стала похожа на мужчину. Ее служанка сделала то же самое. Тогда она и ее служанка перепоясались мечами и отправились в путь. Когда они приближались, царь Соломон услышал об этом, и ему сообщили: «Прибыл царь Эфиопии!» «Проводите его!» — сказал он. И она вошла в сопровождении служанки, приняла его руку и приветствовала царя. Соломон приказал: «Принесите хлеба, мяса и медового напитка!». И они сели за стол.
За трапезой они ели и пили очень мало. Поэтому царь заподозрил в них женщин. С наступлением вечера он отдал приказ: «Приготовьте постели!» И в одном и том же покое приготовил постели — одну против другой. И взял он чашу с медом и повесил ее в покое, а под нее подставил таз. Потом он проделал в чаше отверстие, чтобы мед вытекал.
У него была такая привычка: когда он спал — держал глаза открытыми, а когда бодрствовал — закрывал их. Когда они ночью отдыхали, царь погрузился в сон, и глаза его были полуоткрыты. И женщины сказали: «Он не спит. Он нас видит! Когда же он уснет?» Когда они это говорили, он проснулся и закрыл глаза. «Теперь он спит», — сказали они и начали лакомиться медом из таза. Так царь удостоверился в том, что они женщины Он подошел к ним обеим и спал с ними. Каждая из них сказала ему: «Я лишилась девственности!»
И эта история соблазнения, точно как в «Kebra Nagast», кончается рождением эфиопского наследника трона. Однако аксумитская редакция имеет другую проблематику: здесь нет речи ни о мудрости Соломона, ни о мудрости царицы. Царь не кажется хитроумным совратителем, а царица — совращенной добродетелью. Царица, скорее, страстно желала лишиться невинности, чем отвергнуть притязания Соломона.
А что же мужская одежда? Она сначала делает царицу похожей на мужчину. Кажется, она еще не примирилась с женской ролью. Но это только исходная точка истории: на самом деле она показывает, как царица-амазонка приходит к тому, что соглашается со своей женской ролью. Из мужеподобной, перепоясанной мечом амазонки она сначала становится любящей сладости, лакомящейся медом девушкой, а из нее — соблазненной и в итоге покоренной женщиной. Следовательно, история этой метаморфозы рассказывается с целью научить женщину стать женщиной, и все это с помощью меда!
Это выглядит скорее анекдотически и шутливо-идиллически. Однако «жадная до меда девушка» — это часто встречающаяся тема, особенно в архаических культурах. Французский этнограф Клод Леви-Страус написал исследование на эту тему объемом в пятьсот страниц. Хотя он использует материал мифов южно-американских аборигенов, его наблюдения могут сообщить нам кое-что и о лакомящейся медом царице Савской.
В мифах мед играет роль, которую вряд ли можно переоценить. Он выступает как соблазнитель, его «жертвы» — это прежде всего разочарованные жены и желающие выйти замуж девушки. Мед губил женщин, однако с помощью меда они обманывали мужей, «жажда меда» вела девушек к владельцу, «хозяину меда», за которого они выходили замуж. Таким образом, мед как средство воссоединения полов, жидкое, влажное вещество с одурманивающим ароматом, употребляемый сырым или кипяченым, если дикий, то чуть-чуть, если искусственный — то не в меру, всегда имел эротический оттенок.
В аксумитских историях о меде встречаются все эти черты. Сексуальный оттенок еще больше усиливается: капающий из сосуда мед и принимающая его чаша являются прелюдией к половому акту. И тем не менее (Леви-Страус выразил это блестящей метафорой) один мед — плохой, «метафорический», соблазнитель, его можно съесть, но невозможно с ним переспать. Вместо «метафорического» соблазнителя — меда — в нашем рассказе выступает реальный соблазнитель, Соломон.
Так мед многого достиг: для царицы Савской он сделал возможным превратиться из «амазонки» в женщину, осознавшую свою сексуальность. Соломону он послужил средством соблазнить и сексуально овладеть царицей. Однако то, что из этого вышло, оказалось для Соломона менее приятным и привело к появлению эфиопского царского сына.
Глава 12
СЫН ЦАРИЦЫ
Как бы различно ни представляли историю соблазнения «Kebra Nagast» и аксумитская легенда, общим для них является рождение сына, который как царский потомок определил историю Эфиопии. И не только это: его рождение приведет к основанию в Эфиопии Соломоново-Савей-ского царского дома, которому непременно должен был принадлежать каждый монарх вплоть до 1974 г. Но и это еще не все: рождение эфиопского Соломонида из чрева царицы Савской повлекло за собой перенос богоизбранности с Израиля на Эфиопию.
Соломон предчувствует это, увидев во сне, как солнце уходит из Израиля в Эфиопию. С другой стороны, «Kebra Nagast» не устает подчеркивать невиновность царицы. Хотя Соломон и пытался заглушить угрызения совести подарками царице, солнце Божьей милости осветило другую страну. Мимолетная любовная связь между Соломоном и царицей как бы повлекла за собой вечные последствия:
«Тогда она уехала и прибыла в город Бала-Зади-Арея через девять месяцев и пять дней, после того как была им (Соломоном) отпущена. Там у нее начались родовые схватки, и она родила мальчика и отдала его кормилице. Сама же осталась там, пока не прошли дни ее очищения, и тогда она с пышностью вернулась в свой город. Ее сановники поднесли своей повелительнице подарки, встретили ее с почестями, преклонились перед ней, и все племенные союзы радовались ее возвращению. Вельможи одели ее в красивые одежды, некоторым она дала золото и серебро, гиацинты и пурпур, все желаемые сокровища дала она им. Она усилила свое царство, и никто не нарушал ее приказов, ибо она любила мудрость, Бог же укрепил ее власть».
Менелик растет при матери, но без отца. Эту судьбу Менелик разделил с другими легендарными персонажами. За этим представлением стоит, вероятно, воспоминание о матриархальном обществе, где происхождение людей велось исключительно по матери. Кто является настоящим отцом, оставалось сомнительным, особенно в обществах с материнским правом, в котором женщины вступали в половую связь со многими мужчинами (полиандрия). Отцовство оставалось только условным, тогда как материнство разумелось само собой, «согласно природе». Более поздние установления, такие как брак и «девственная непорочность», безусловно, способствовали тому, что положение «сомнительного» отца упрочивалось по сравнению с «бесспорными» матерями. Поэтому интересно, что отвечает царица, когда Менелик спрашивает ее о своем отце:
«Между тем тот ребенок подрастал. Звали его Баина-Лекем (Менелик). Теперь ему было двенадцать лет, и он спросил юношей, кто его зачал, и сказал им: «Кто мой отец?» Они ответили: «Царь Соломон». Тогда он пошел к своей матери царице и спросил ее: «О царица, поведай мне, кто мой отец?» Царица говорила с ним с неудовольствием. «Почему ты спрашиваешь меня об отце? Я — твой отец и твоя мать, и больше не спрашивай меня ни о чем!» Тогда он вышел от нее и сел. Потом снова и в третий раз спросил он ее и умолял сказать ему это. Однажды она сказала: «Твоя страна далеко, и путь к ней труден, не ходи туда!» Но Баина-Лекем был красив, всей своей фигурой, телом, посадкой головы он был похож на царя Соломона, своего отца. Его глаза и ноги и все его повадки были похожи на царя Соломона».
Следовательно, мать не имела ни малейшего интереса открыть имя отца. Менелик должен был спросить три раза, пока не получил ответ. Уклончивые ответы царицы кажутся отговорками. Однако в них могло заключаться почти «забытое» понимание отцовства, когда она претендует быть отцом и матерью в одном лице. Это представление соответствует «мифическому» мышлению, согласно которому в начале всего мироздания стояла одна-единственная богиня-мать, от которой вело начало все сущее.
У многих первобытных и культурных народов есть мифы о «первой» богине, которой для зачатия не нужен был мужчина. У шумеров ее зовут Яна, у ассирийцев — Тиамат, у вавилонян — Иштар, у египтян — Изида и Нут, у греков — Гея. Для всех этих богинь общим является то, что они предшествовали мужскому божеству, природному космосу, и самостоятельно, без оплодотворяющей любви, создавали культурные и жизненные распорядки.
Этому мифу о непорочном зачатии без отца, безусловно, благоприятствовало первоначальное незнание связи между совокуплением и беременностью, что засвидетельствовано у многих первобытных народов. Согласно архаическому пониманию, беременность возникает не от совокупления с мужчиной, а «дети духов» извне и самостоятельно находят путь во влагалище. Например, такая трактовка существует у австралийских аборигенов. Во время полового акта мужчине предназначено только «выровнять путь» для «ребенка духов». Подсознательный отзвук этих мифов о «безотцовском» рождении вполне мог иметь место, когда царица Савская заявляет, что она отец и мать, даже если «Kebra Nagast» сводит эту трактовку к заранее продуманной отговорке.