— Да, но обувь ваша не станет лучше завтра, — заметила она улыбаясь.
В этом-то она была права, и я не знал, что мне делать. В это мгновение дверь отворяется, и в комнату влетает ещё одна девушка.
Она смеётся чему-то, что с ней случилось, или тому, о чём она думает, и она открывает рот, чтобы рассказать об этом. Заметив меня, она ничуточки не смущается, напротив, смотрит на меня долгим взглядом и, в конце концов, кивает мне даже. Затем она спрашивает вполголоса:
— В чём дело, Лотта?
И Лотта отвечает ей что-то, чего я не слышу, но я понимаю, что они шепчутся обо мне. Я сижу, смотрю на них и прислушиваюсь, как будто решается моя судьба. Тут они исподтишка взглядывают на мои башмаки, и я слышу, как они посмеиваются между собой. Вновь пришедшая дама качает головой и собирается уйти.
Когда она подошла уже к двери она вдруг обернулась, как будто ей что-то пришло в голову, и сказала:
— Но я могу сегодня лечь с тобой, Лотта, тогда ему можно отдать мою комнату.
— Нет, — отвечает Лотта, — вам этого никак нельзя, фрёкен[3].
— Да почему же, конечно можно!
Пауза. Лотта размышляет:
— Ну, если вы хотите, фрёкен, то… — И обращаясь ко мне, Лотта продолжает: — Вот фрёкен хочет уступить вам свою комнату.
Я вскакиваю, расшаркиваюсь и раскланиваюсь. Мне кажется, я сделал это очень изящно. Я поблагодарил фрёкен и словесно, сказал, что она оказала мне любезность, подобной которой мне не случалось встречать в жизни, и, в конце концов, заявил, что сердце у фрёкен такое же доброе, как красивы её глаза! Затем я снова раскланялся и сделал это так же удачно.
Да, всё это вышло у меня очень хорошо. Она покраснела и выскочила за дверь с громким смехом, и Лотта побежала за ней.
Я остался один и стал раздумывать. Дело обстояло очень хорошо; она засмеялась, покраснела и опять засмеялась; лучшего начала не могло и быть. Господи, какая Она была молодая, едва ли ей было восемнадцать лет, ямочки на щеках и углубление на подбородке. На шее у неё не было ничего, даже кружев у ворота, только ленточка продёрнута. И при этом — мрачный, тёмный взгляд на этом милом лице. Я никогда не видел ничего подобного. Хорошо, и она смотрела на меня с интересом.
Час спустя я увидел её во дворе; она уселась в один из пустых экипажей, сидит и хлопает бичом. Как она была молода и весела, — сидит и хлопает бичом, как будто экипаж запряжён. Я подхожу, мне приходит в голову мысль запрячься вместо лошади и повезти экипаж, я приподнимаю шляпу и собираюсь сказать что-то…
Вдруг она встаёт, высокая и гордая, как царица, с минуту смотрит на меня и выходит из экипажа. Я никогда этого не забуду; хотя у неё не было никакого основания так разгневаться, она была поистине великолепна, когда встала и вышла из экипажа. Я надел шляпу и, сконфуженный и удручённый, удалился потихоньку. Чёрт бы побрал эту выдумку — повезти экипаж!
Но с другой стороны: что такое с ней сделалось? Разве она не уступила мне только что свою комнату? К чему же эти фокусы? Это притворство, сказал я сам себе, она только делает вид, знаю я эти уловки, она хочет поиграть мною, — хорошо, я готов, пусть поиграет!
Я сел на лестнице и закурил трубку. Вокруг меня болтали торговцы, приехавшие на ярмарку; иногда я слышал, как в доме откупоривали бутылки и звенели стаканами. Барышню я больше не видел.
Единственное чтение, которое было со мной, — это карта Швеции. Я сижу, курю, и раздражаюсь, наконец, вынимаю карту из кармана и принимаюсь её изучать. Так проходит несколько минут, в дверях появляется Лотта, она предлагает отвести меня в мою комнату, если я пожелаю. Уже десять часов, я поднимаюсь и иду за ней. В коридоре мы встречаем барышню.
Тут происходит нечто, что я запомнил до мельчайших подробностей: стены в коридоре свежевыкрашенные, но я этого не знаю, я отступаю в сторону перед барышней, когда мы встречаем её, и тут-то происходит несчастье. Барышня в ужасе кричит:
— Масляная краска!..
Но слишком поздно, я уже прислонился левым плечом к стенке.
Она смотрит на меня в полной растерянности, потом смотрит на Лотту и говорит:
— Что же нам теперь делать?
Она так и сказала: «Что же нам теперь делать?» И Лотта отвечает, что мы это чем-нибудь ототрём, и разражается смехом.
Мы снова выходим на лестницу, и Лотта достаёт что-то, чтобы оттереть краску.
— Сядьте, пожалуйста, — говорит она, — а то мне не достать.
И я сажусь.
Мы начинаем болтать…
Ты можешь верить мне или нет, — я говорю тебе, что когда я в этот вечер расстался с барышней, у меня были наилучшие надежды. Мы поговорили, и поболтали, и посмеялись по разным поводам, и я уверен, что мы добрых четверть часа сидели там на лестнице и болтали. Ну и что? Нет, я вовсе этим не хвастаюсь, но всё же я не думал, чтобы молодая дама подарила мужчине целых четверть часа почти наедине, если бы она ничего этим не хотела сказать. Когда мы, наконец, расстались, она, кроме всего этого, сказала мне два раза «покойной ночи»; в конце концов, она приоткрыла дверь немного, медленно сказала «покойной ночи» в третий раз и уже затем захлопнула дверь. Потом я услыхал, что она и Лотта принялись весело хохотать. Да, мы все были в отличнейшем расположении духа.
3
Фрёкен — почтительное обращение к девушке из знатной или чиновничьей семьи (в отличие от йомфру — обращения к девушке из простонародья).