Я направляюсь в свою комнату — её комнату. Она была пуста, самая обыкновенная комната на почтовой станции, с голыми стенами, выкрашенными в синюю краску, с узкой низенькой кроватью. На столе лежал перевод «Царя из рода Давидова» Инграма[4]. Я лёг и стал читать эту книгу. Я ещё продолжаю слышать шушуканье и смех в комнате девушек. Какое прелестное, весёлое существо; этот тёмный взгляд молодого лица! Как заразительно она смеялась, несмотря на то, что казалась такой гордой!
Я погрузился в размышления; воспоминание о ней пылало мощно и безмолвно в моём сердце.
Наутро я проснулся оттого, что что-то твёрдое кололо меня в бок — оказалось, что я спал вместе с «Царём из рода Давидова». Вставать, одеваться, девять часов!
Я спускаюсь вниз в столовую, и мне подают завтрак; о барышне и помину нет. Я жду полчаса; она не приходит. Наконец я спрашиваю Лотту самым тонким манером, куда девалась молодая дама.
— Да барышня уехала, — отвечает Лотта.
— Уехала? Разве барышня не здешняя?
— Нет, это барышня из господской усадьбы. Она уехала рано утром на поезде, ей надо было в Стокгольм.
Я умолкаю. Она, конечно, не оставила мне ни письма, ни записки; я был так огорчён, что даже не спросил её имени, всё стало мне безразлично. Нет, на женскую верность никогда нельзя рассчитывать.
Я отправляюсь в Гётеборг с усталым взором и раненым сердцем. Кто бы мог подумать: она, которая казалась такой честной и гордой! Хорошо, я перенесу это как мужчина; никто в гостинице не должен заметить, как я страдаю…
Это было как раз тогда, когда Юлиус Кронберг[5] выставил в Гётеборге свою большую картину — «Царица Савская». Как и все другие, пошёл и я посмотреть на эту картину, и, когда увидел её, я был ею потрясён. Самое странное было то, что царица мне показалась удивительно похожей на мою барышню из усадьбы, — не тогда, когда она смеялась и шутила, а в то мгновение, когда она стояла во весь рост в пустом экипаже и уничтожала меня взглядом за то, что я хотел впрячься в него вместо лошади. И Бог видит, я вновь почувствовал этот взгляд всем своим сердцем! Картина совершенно лишила меня покоя, она слишком напоминала мне о моём потерянном счастье. В одну прекрасную ночь она вдохновила меня на создание моего известного художественного очерка — «Царица Савская», напечатанного в газете «Дагбладет» 9 декабря 1888 года. В этом очерке я писал о царице следующее:
«Это зрелая эфиопка, девятнадцати лет, стройная, соблазнительно-прекрасная, царица и женщина в одном лице… Левой рукой она поднимает с лица покрывало и устремляет глаза свои прямо на царя. Тёмной её не назовёшь, даже чёрные её волосы совершенно скрыты светло-серебристой диадемой, что надета на ней; она имеет вид европеянки, которая путешествовала по Востоку и слегка загорела под дыханием жаркого солнца. Только тёмный цвет глаз выдаёт её родину, этот мрачный и вместе с тем огненный взгляд, заставляющий зрителя содрогнуться. Эти глаза нельзя забыть, их будешь долго помнить и вновь видеть их перед собой во сне…»
О глазах — это сказано прекрасно; такого не напишешь, не почувствовав нечто подобное в своём сердце, — спросите кого угодно. И с того дня сердце моё всегда называло ту чудесную девушку с почтовой станции Бербю «Царицей Савской».
Но этим всё не кончилось, четыре года спустя она появляется вновь передо мной, вот не более недели тому назад.
Я еду из Копенгагена в Мальмё, я должен там навестить одного человека, этот человек ждёт меня, — я рассказываю всё так, как оно было. Я оставил свои вещи в гостинице Крамера, и мне там приготовили комнату; затем я выхожу, чтобы встретиться с человеком, который ожидает меня, но прежде я хочу прогуляться по направлению к железной дороге, чтобы собраться с мыслями. Тут я встречаю человека, с которым пускаюсь в разговор, я стою и как раз говорю что-то этому человеку, когда я вдруг вижу лицо в поезде, который вот-вот должен отправиться, и лицо это обращается ко мне, два глаза разглядывают меня, — боже мой, это Царица Савская!
4
Инграм Джон Кельс (1823–1907) — ирландский филолог, философ и политэконом, автор ряда работ по истории религии.