Чем больше проходило времени, тем больше нового узнавала Ану-син о порядках ниневийского дворца. Власть царя в Ассирии была абсолютна. Все его подданные — от членов семьи до простого народа, государства-вассалы и даже те, что просто просили у Ассирии помощи, — лично обязались служить ему, приняв присягу, аде. Царя окружали советники и многочисленная строго иерархизированная толпа придворных, которые в своих интересах нередко сталкивали между собой престолонаследников, жрецов и женщин царского гарема.
Многие придворные были евнухами — они обозначались вежливыми иносказаниями: «служащий дворца», «тот, что у головы царя» (ша-реше), или просто «голова» (решу). Только евнухи могли говорить с женщинами царского гарема, но даже и этим служащим не разрешалось подходить к «царским женщинам» ближе чем на семь шагов, смотреть на них, если в жару они выйдут из своих покоев обнажёнными, или присутствовать при их перебранках и драках. Наказание провинившемуся — сто палочных ударов — едва ли не было равносильно смертной казни.
Главная жена царя (она в Ассирии никогда не называлась царицей) пользовалась большим почётом, уступая в этом только наследникам и матери царя; остальные «царские женщины» — жёны и наложницы правителя — входили в её свиту. Если мать престолонаследника проживала во дворце достаточно долго, она могла получить титул «царица-мать», и тогда её власть в гареме становилась неоспоримой.
Несмотря на всю свою ненависть к ассирийцам, Ану-син вдруг увидела в них народ, во многом родственный аккадцам.
Так же, как и в Аккаде, в Ассирии жители из речной глины изготовляли кирпичи и делали таблички, на которых потом писали перьями из тростника, в изобилии росшего на берегах обеих рек. Богиня любви и войны почиталась здесь с ранних времён, и ей был посвящён целый город — Арбела, куда устремлялись толпы паломников из всех уголков Ассирии. Как в Аккаде законы Хаммурапи, так и ассирийские своды законов, размноженные на каменных стелах, были установлены в городах всей страны. Так же, как аккадцы, ассирийцы любили цветные одежды, особенно красные и синие, покрытые затейливой и сложной вышивкой; народ попроще носил одноцветные — белые или тёмные. Многое в жизненном укладе, обычаях и верованиях ассирийцев и аккадцев говорило о том, что эти два народа могли бы быть братьями, а не заклятыми врагами. И Ану-син, размышляя об этом, испытывала нечто, похожее на тоску и горькую досаду.
В целом же жизнь Ану-син проходила однообразно и даже скучно. Оннес, занятый службой при дворе, редко бывал дома; только ночи — жаркие, наполненные близостью, когда оба отдавались счастью взаимной любви, — они проводили вместе. Хотя Ану-син была красноречива и находила нужные выражения для всего, что её волновало, она не умела высказать Оннесу, как любит его. Но однажды во время сновидения богиня Иштар поведала ей стихи, а уже утром Ану-син перенесла их по памяти на глиняную табличку. Свои первые стихи, сочинённые по божественному наитию и посвящённые Оннесу, она назвала довольно красноречиво: «Ты — хранитель сада желания».
Несмотря на усердные занятия в стихосложении, у Ану-син оставалось много времени для дум и воспоминаний, в которых наряду со ставшими родными лицами Сидури и Илшу, выступал дорогой, но размытый облик Баштум. И с ним другой — озарённый лучезарным светом, во всём напоминавший образ богини Иштар. Какой она была на самом деле, её родная мать? Та, которая когда-то тоже принадлежала к древнему культу; та, которая, подарив жизнь своей единственной дочери, ушла в вечность вместе со своими тайнами? Как случилось, что жрица, посвящённая богине Иштар, оказалась в глухом уголке Аккада, откуда и куда она держала путь?
О, как страстно желала Ану-син узнать её судьбу! Как она сожалела о том, что ритуал «созерцательной» магии не давал возможности заглянуть в прошлое!
Скучая и тоскуя взаперти, в роскошном дворце царского казначея, стремясь рассеять грустные мысли, Ану-син выпросила у мужа разрешение брать уроки верховой езды.
Обладание лошадью считалось удовольствием не из дешёвых; его могла позволить себе лишь высшая ассирийская знать. Лошадей использовали двумя способами. Прежде всего — для езды верхом. Аккадское слово питхаллу, которое переводилось как «открывает промежность», обозначало не только саму лошадь, но и того, кто её оседлал. На лошадь надевали сбрую, на её круп прикрепляли седло (шкуру животного, подстилку или самое настоящее «переносное сидение»); управляли животным с помощью узды, снабжённой удилами и вожжами.