В глубокой тишине квакнула жаба. Ей ответила другая, и ещё, и ещё — у Ану-син в ушах зазвенело от стоголосого хора. Вдруг земля покачнулась, что-то чавкнуло под ногами, как будто кто-то разинул ненасытную пасть, и девочка провалилась по колени в трясину. Сдавленно вскрикнув, чувствуя, как от ужаса волосы зашевелились на голове, Ану-син изо всех сил дёрнула ногу. Но другая увязла ещё больше. Липкая тина омерзительно чавкала, вздымаясь пузырьками, засасывая свою добычу всё глубже и глубже.
Теперь Ану-син рвалась во все стороны, но все её усилия были напрасны. Трясина крепко держала девочку, и вскоре её засосало уже по пояс.
Ану-син подумала, что наступает конец, а ей так хотелось жить. Разве можно умирать, вырвавшись на волю? Девочка закричала изо всех сил и не узнала своего голоса — это был клёкот подстреленной птицы.
Взошла луна — холодная и зелёная, как лицо мертвеца. Умолкли жабы, уснул камыш. Только булькала в тишине вода, чавкала, вздыхала бездонная бездна. Липкая грязь болота уже подступила к груди, и Ану-син поняла, что помощи ждать неоткуда.
Почудилось ей или вправду совсем близко зашелестел камыш? Кажется, это всё же были шаги — мягкие, почти бесшумные. Кто-то осторожно подкрадывался к девочке в темноте. Ану-син крикнула и махнула рукой, защищаясь. Зверь отскочил, присел на кочке в двух шагах и жалобно завыл… Девочка узнала его — это была гиена из каморки, вот и ошмётки ремешка на шее болтаются — и заплакала от счастья как при встрече со старым другом.
Однако радость её была недолгой. Пробираясь сквозь высокий камыш, прямо на Ану-син надвигалась огромная зловещая тень. Раздался заливистый собачий лай — и гиена, взвизгнув, бросилась наутёк.
— Я знал, что далеко тебе не убежать, — раздался голос Туруля, и Ану-син охватили отчаяние и страх.
Преданный слуга Залилума присел на корточки и посмотрел на беглянку холодным, равнодушным взглядом. Голова девочки торчала из болота; на уровне плеч разметались руки. Над зажмуренными глазами выразительно чернели на белом, как полотно, лице дуги бровей.
— Что ж, подойти к тебе я не могу, ибо это опасно для меня, — продолжал Туруль глухим голосом, в котором не было ни капли сострадания. — Но ты сделала свой выбор: смерть в болоте избавит тебя от тех пыток, которые открыли твоему отцу путь в Страну без возврата. Я до сих пор слышу, как хрустят его кости и как он орёт, захлёбываясь собственной кровью…
Последние слова Туруля утонули в звонком непрерывном лае собак, которые привели его к Ану-син, и каком-то невообразимом шуме — дребезжащем ехидном смехе, смешанном с воем и рыком.
Собаки Туруля храбро отбивались от нападения стаи гиен, защищая своего хозяина. Сам Туруль, выпрямившись во весь рост, осматривался вокруг, ища пути отступления. Он ещё не знал, что вой гиен привлёк внимание царя пустыни, который охотился неподалёку.
Словно отзываясь на призыв разделить трапезу, огромный лев могучим прыжком перелетел расстояние, отделявшее его от человека, и припал к земле в нескольких шагах, вонзая в мягкую почву страшные когти. Его грива топорщилась, ноздри с храпом втягивали воздух. Туруль стоял, выставив навстречу хищнику отточенный кол — своё единственное оружие, с помощью которого он сумел пройти через топи.
Так прошло несколько томительных мгновений. И вдруг, испустив короткий и хриплый рёв, лев ринулся на Туруля…
Мелькнула в воздухе мощная масса и рухнула, наваливаясь на человека. Всё же Туруль успел ударить льва в живот — хищник покатился, обливаясь кровью, по земле. Держась рукой за раненый бок, Туруль на четвереньках отполз в сторону, но его псов снова атаковали гиены. Послышался визг, рычание, вой, скулёж собак. Разглядеть что-либо в образовавшихся клубках собак и гиен было трудно. Кровь лилась ручьями. Гиены вырывали одна у другой окровавленные куски и бешеными прыжками метались по кочкам, словно искали укромное место, где бы сожрать добычу.
Другие же то подскакивали к стоявшему на коленях Турулю, то опасливо пятились, щёлкая зубами, пока наконец гиена с обрывками ремешка на шее не вонзила зубы в затылок человека. Обуянный несказанным ужасом вперемешку с дикой болью, Туруль изрыгнул целый поток площадной брани. Гиены кусали его плечи, отрывали от его тела лоскуты и рычали так же, как он. Спустя какое-то время всё было кончено.
Несколько гиен удалились с места побоища, которое превратилось для них в пир. Иные улеглись и, задирая вверх окровавленные морды, поводили боками и отчаянно зевали.
С уст Ану-син слетало теперь лишь тихое хрипение. Трясина засосала её ещё глубже; было трудно дышать — как будто кто-то навалил на грудь кучу кирпича.