Один из них, широколицый крепыш, с красными пухлыми губами и отвисшими щеками, рассказывал:
— Народ в Аккаде ропщет, жаждет свободы и бунтами, которые вспыхивают в разных частях страны, выказывает свою ненависть к завоевателям. Но ассирийцы по-прежнему ведут себя как хозяева: везде устанавливают свои порядки, вводят свои законы. И нашему брату, ростовщику, приходится несладко. Так и приноравливаешься то к одним, то к другим. Непокорных да несговорчивых ассирийцы жестоко наказывают и по своим, и по нашим законам.
— Да, почтенный Табия, тяжёлые нынче времена, — со вздохом поддержал рассказчика его спутник и, запустив в жёсткие курчавые волосы короткие толстые пальцы, с озадаченным видом почесал затылок.
— Тяжёлые ещё и потому, что не все торопятся в срок отдавать долги, — прибавил Табия, бросив на своего спутника красноречивый взгляд.
— Так ведь долги-то с процентами, — осторожно заметил тот, искоса поглядывая на бывшего тамкара, ныне одного из самых известных в Аккаде ростовщиков.
Землевладелец Залилум, самый влиятельный человек в алу Поющие Колосья, знал, что его приятель Табия приехал в этот затерянный уголок страны не только для того, чтобы поохотиться на уток. Пришло время собрать кое-какие старые долги: Залилум задолжал Табии ещё до ассирийского нашествия, и теперь ростовщик счёл уместным напомнить забывчивому землевладельцу об этих векселях.
— У тебя, мой друг, проценты скоро будут таковы, что в придачу к каждому сиклю серебра нужно будет дать по два сара* твоего сезамового поля, — сердито отозвался Табия на замечание Залилума.
— Помилуй, добрейший! — испуганно воскликнул тот. — Что ты такое говоришь? Разорения моего жаждешь? Я, клянусь Ададом*, ещё до первого дождя отдам тебе все свои долги! Можешь не сомневаться!
Табия поднял голову — в небе не было ни облачка — и нахмурился.
Какое-то время ехали молча.
— Жаль, с охотой не повезло, — наконец первым заговорил Табия, — а ведь я рассчитывал на обильную добычу.
— Сегодня как назло все утки разлетелись, будто кто спугнул, — поддакнул Залилум извиняющимся тоном — словно вина за неудачную охоту лежала на нём. Втайне же он радовался, что ростовщик отвлёкся от неприятного для него разговора о долгах и процентах.
А чтобы гость до конца своего пребывания в его доме и вовсе позабыл, для чего приехал, Залилум принялся рассказывать о праздничном ужине, который ждал их по возвращении. Табия слушал, не перебивая, и Залилум усмотрел в том добрый знак. Довольный собой, землевладелец улыбнулся в бороду и, лукаво сощурив глаза, взглянул на своего притихшего спутника. Табия напряжённо всматривался вдаль, и тут только Залилум понял, что его старания были напрасны — ни одно слово из его длинной цветистой речи не дошло до слуха ростовщика.
А причиной тому была, как догадался Залилум, проследив за взглядом Табии, фигурка бегущей по лугу девочки.
Всадники натянули поводья. Девочка бежала им навстречу, хотя как будто и не замечала их. Рои бабочек взлетали над ней и вновь опускались к мелким луговым цветам, которые осыпали босые ножки девочки своими трепетными лепестками. Расстояние между всадниками и бегущим ребёнком всё уменьшалось, и теперь Залилум мог хорошо рассмотреть привлёкшую внимание Табии девчурку. Заходящее солнце играло на её чудесных иссиня-чёрных волосах багряными бликами, золотистыми огоньками плясало в её огромных бездонных глазах; последние, но всё ещё жаркие лучи ласкали круглые упругие щёчки, заливали их нежным румянцем, придавали пухлым губам пурпурный оттенок, отчего облик девочки казался невероятно, волшебно прекрасным.
Табия, замерев от изумления, не сводил с ребёнка восхищённых глаз.
Добежав до дороги, девочка увидела всадников и остановилась, глядя в растерянности то на одного, то на другого. От бега она раскраснелась, и её личико рдело, как спелое круглое яблоко. На вид ей было шесть-семь лет.
— Красивая, крепкая девочка, — первым заговорил Табия, и на его толстых губах зазмеилась лукавая усмешка.
— Я её знаю, — подал голос Залилум, — это дочка моего пастуха, сирийца Сима.
— Не меньше девяти сиклей серебра, — сказал ростовщик, не замечая, что рассуждает вслух. Затем быстро вскинул голову: — Залилум, продай девчонку!
— Но… — протянул ошарашенный землевладелец и уставился на Табию.
— Не раздумывай — продавай, — подмигнул тот.
— Видишь ли, почтенный Табия, это не рабыня, — попытался защититься Залилум. — Её мать свободнорождённая. При всём уважении, я не могу продать то, что не моё.
— А на что ей её нищая свобода? — вскинулся на него ростовщик. — Неужели её мать не захочет видеть свою девочку пристроенной, сытой, нарядно одетой?
Залилум в ответ только пожал плечами и в раздумии посмотрел на черноглазую девочку. В её взгляде, устремлённом на него, читалась мольба — как будто она догадалась, что речь шла о её судьбе.
— Ладно, — снова, с тихой угрозой, заговорил Табия. — Не можешь продать? Тогда я смогу её похитить.
После этих слов он подъехал к девочке, и, не успел Залилум понять, что происходит, как ребёнок оказался в руках ловкого ростовщика.
Ошеломлённая этим девочка вжала голову в плечи и заслонила глаза ладошками. Она вся дрожала; маленькие, как у мышонка, зубки мелко стучали. Ей казалось, что она попала в плен к злобному, не знающему пощады демону, чьи мощные руки всё крепче, всё больнее сжимали её хрупкое тельце. Маленькое детское сердечко готово было разорваться от невыразимого ужаса, и тогда девочка закричала изо всех сил:
— Мама!
В следующее мгновение, будто этот отчаянный зов, эта мольба о защите была услышана во всех уголках Аккада, на дороге появилась маленькая женщина. В её тёмных широко раскрытых глазах застыла боль; растрёпанные чёрные волосы в беспорядке спадали на плечи.
— Почтенный Залилум, — проговорила женщина дрожащим от волнения голосом, — будь добр, скажи этому человеку, чтобы он отпустил мою дочку. Я уведу её домой.
— Не торопись, — вместо Залилума в разговор вступил Табия. — Я хочу купить твою дочку. Сколько хочешь за неё? Пяти сиклей серебра тебе хватит?
Изумление, негодование поочерёдно сменялись на лице матери. Она никак не могла понять, о чём толкует приезжий вельможа.
— Ты что же оглохла, Баштум? — рявкнул на неё Залилум. — Тебе предлагают цену, за которую ты можешь купить двадцать сар садовой целины, а ты молчишь, будто в рот воды набрала!
Наконец женщина поняла, о чём шла речь. Она яростно замотала головой и с видом львицы, готовой ради своего потомства вступить в неравную схватку, приблизилась к Табии.
— Продать дитя? — крикнула Баштум. — Ты не человек, господин, если предлагаешь матери продать свою единственную дочь…
В её взгляде читались и гнев, и укор, и отчаянная решимость, и ростовщик с неохотой отпустил девочку.
Тотчас черноглазая малышка и маленькая женщина бросились в объятия друг к другу. Баштум крепко прижала ребёнка к своей груди и расцеловала её испуганное, но постепенно светлеющее личико. Казалось, в эту минуту для неё не было в мире ничего дороже этого чумазого сокровища, и, обнимая девочку, она не видела никого, кроме неё.
Когда поздно вечером после пира Залилум и его приятель-ростовщик остались одни, разговор снова зашёл о дочери пастуха.
— Устрой мне это дельце, друг, — небрежно бросил Табия хозяину дома.
— Ты же понимаешь, я не могу ни выкрасть, ни продать её, — в который раз повторял Залилум захмелевшему и от этого ещё более настойчивому гостю. — Это же противозаконно…
— А быть должником — законно? — взревел Табия с таким видом, будто собирался наброситься на собеседника.
Залилум отвёл глаза в сторону и, пожав плечами, негромко произнёс:
— Зачем она тебе? Она ведь ещё так мала.
— Я хочу сам растить её, как редкий цветок, и до тех пор, пока девчонка не нальётся соком юности, никому её не покажу. Я научу её быть ловкой и хитрой, я сделаю из неё усладу для глаз, утеху для тела. Ты и сам увидишь, как через пять-шесть лет эта маленькая дикарка превратится в настоящую красавицу! О, однажды мне уже довелось повстречать одну такую…