Сказав это, oна протянула руки и, приблизив к себе мое лицо, поцеловала меня несколько раз, плача и смеясь, как будто играла со своей печалью, а затем еще раз попросила почаще говорить о ней с отцом, когда ее не будет с нами.
После этого принцесса сняла со своей руки очень красивый браслет и надела его на мою; в этот браслет были вставлены портреты — ее собственный, принца и герцогини-матери, — обрамленные великолепными бриллиантами.
— Сохраните его из любви ко мне и к ним, сударыня… нет, моя добрая подруга! И никогда не лишайте нас вашей привязанности.
Подобное поведение ребенка и в таком возрасте настолько невероятно, что мне, наверное, не поверили бы, если бы свидетельства всех современников не подтверждали то, о чем я пишу. Все придворные во Франции и в Савойе знали очаровательную дофину; все видели, как она появилась на свет, росла и, увы, умерла! Умерла на двадцать шестом году жизни, как и предсказал один прорицатель в Италии, когда она была совсем крошкой.
Отъезд принцессы был мучителен для всех. Герцогини плакали горькими слезами, герцог тоже; вернувшись в Турин после того, как он проводил дочь до первой почтовой станции, герцог пришел ко мне и никого к себе не пускал. Княгиня делла Цистерна и еще одна дама вместе с маркизом ди Промеро должны были сопровождать принцессу до моста Бовуазен, где им предстояло передать ее на попечение герцогини де Люд и французского посольства. Прибыв на место, августейшая путешественница несколько минут отдыхала в доме, подготовленном для нее с савойской стороны. Мост целиком принадлежал Франции; при входе на него принцессу ожидали граф де Бриен и придворные дамы; они отвели ее в другое жилище, приготовленное с французской стороны; здесь она провела два дня. Сопровождавшие девочку итальянцы расстались с ней именно здесь; она отпустила их, не проронив и слезинки. Помимо камеристки и врача, никто из соотечественников дальше с ней не поехал, но и эти двое не должны были оставаться с принцессой в Париже: по условиям договора, им предстояло расстаться с ней, как только будущая герцогиня немного привыкнет к тому, как ухаживают за ней французы, языком которых она владела, может быть, лучше, чем своим родным.
По приезде во Францию она сразу же заняла высокое положение и была удостоена почестей, соответствующих рангу герцогини Бургундской, как будто бракосочетание уже состоялось. Ее отец был бесконечно благодарен за это королю: делать так было не принято, другим принцессам во время переезда приходилось испытывать тысячи житейских трудностей. Супруга герцога, думая об этом, сходила с ума от беспокойства за свою дочь, ведь она сама очень редко страдала от подобных неудобств и дорожила положенным ей по статусу больше, чем жизнью.
Аделаида Савойская исполнила все, как обещала, и даже добилась большего: стоило ей встретиться с королем, как ее власть над ним была обеспечена… Но сейчас, к сожалению, мне предстоит рассказывать о другом; однако в дальнейшем я надеюсь вернуться к этой истории.
XXI
После отъезда принцессы сразу возобновились многосторонние переговоры, и Рисвикский и Карловицкий договоры, поочередно предложенные к рассмотрению каждому из союзников, очень скоро были надлежащим образом подписаны всеми. В связи с этим герцог Савойский подвергся бесчисленным нападкам: его во всеуслышание обвинили в переходе на сторону противника и в готовности идти навстречу тому, кто обеспечит ему больше выгод.
Не отрицаю, дипломатическая хитрость и необыкновенное чутье изменили ему; он не сумел скрыть, какие интересы преследовались им; но разве эти интересы не совпадали с интересами его подданных, разве не чувством долга были продиктованы его действия?
Обстоятельства, повлекшие за собой брак герцогини Бургундской, мое участие в этом деле и благосклонность герцога, которой я была удостоена в высшей степени, настолько озлобили моих врагов, что они стали яростно нападать на меня, не стесняясь в выражениях. Аббат ди Верруа находился в Турине, где своим злобным карканьем поносил меня на всех перекрестках. Виктор Амедей узнал о действиях аббата и хотел расправиться с ним, но я решительно воспротивилась этому.
Что бы там ни говорили, я не была ни жестокой, ни мстительной и не причиняла никому зла, разве только оно совершалось помимо моей воли.