— Теперь он захочет принимать участие во всем, и вы уже не будете повелителем.
— Ну, это мы еще посмотрим, — отвечал король.
Когда Виктор Амедей вернулся, он стал обращаться с принцем крайне холодно, нарочито отстраняя его от участия в заседаниях совета и запрещая министрам посвящать его в какие бы то ни было дела. Когда герцогиня-мать заговаривала с Виктором Амедеем о том, как должен радовать отца такой наследник, тот отвечал:
— Да, принц подает большие надежды, даже слишком большие, лучше бы он умерил свой пыл. Я, кажется, еще не достиг возраста отречения, умирать тоже не собираюсь, и, пока держу бразды правления в своих руках, временного заместителя мне занять нечем.
Эти слова были переданы юному принцу, уже испытавшему на себе ряд унижений и страдавшего от того, как отнесся к нему отец, который проявлял неслыханную холодность к сыну. Как все не по возрасту развитые дети, обладающие незаурядными умственными способностями, герцог Пьемонтский был слаб здоровьем. Когда у него началась небольшая лихорадка, на которую он пожаловался только своей сестре, не имевшей возможности поухаживать за ним, он стал меняться на глазах. Несмотря на то что он лишился расположения короля, двор окружил его трогательной заботой, что просто вывело Виктора Амедея из себя. Каким только оскорблениям не подвергал он сына, вплоть до того, что не разговаривал с ним при встрече и не отвечал, когда тот обращался к нему с обычными вопросами, которые принято задавать уважаемым и почитаемым людям.
Тем временем начался карнавал. Дамы не забыли о балах, которые давал принц предыдущей зимой, когда он был хозяином во дворце. Его попросили снова устроить такой бал. Принц не предполагал, что берет на себя слишком много, когда пообещал испросить у короля разрешения принять гостей у себя, и стоило ему заикнуться об этом, как ему отказали с беспримерной твердостью:
— Бал в ваших покоях, сударь, когда я нахожусь здесь и не даю балов! Вы намерены обрести подлинный вес при дворе и мните себя важной персоной, потому что в течение одного года под присмотром моих советников обладали видимостью власти. Запомните, что во дворце хозяин я, и, пока живу, вы здесь ничего собой не представляете, поняли? Вы всего-навсего первый из моих подданных и должны быть самым покорным, ибо мое право повелителя в отношении вас подкреплено моими правами отца. Поэтому не просите меня о том, чего я не желаю позволять, и примите к сведению: вам придется подчиняться мне еще долгие годы.
В течение трех месяцев, пока длилась эта тирания, принц ни разу не возразил королю, промолчал он и на этот раз: опустив голову, он низко поклонился и удалился к себе, где долго плакал вместе с сестрой.
— Это последний удар, — сказал он ей, — я от него не оправлюсь. Своей подозрительностью и суровостью отец ранил мое сердце; запомните, что я вам скажу: не пройдет и недели, как меня не будет в живых.
К вечеру принц слег в постель, у него начался сильный жар и ужасные боли; он никому ничего не сказал и никого не позвал к себе на помощь. Когда он проснулся или, вернее, когда проснулись окружающие, он не смог встать и попросил пригласить к себе королеву, герцогиню-мать и принцессу ди Кариньяно. Увидев всех трех у своей постели, он разрыдался и сказал им:
— Пришло время расстаться.
Судите сами, какие слезы, какую скорбь вызвали у них эти слова. К больному призвали врачей; они нашли, что недуг серьезен, и сочли необходимым сообщить об этом королю. Сначала Виктор Амедей не очень встревожился, заявив, что врачи ошибаются, а его сын только раздражен и обижен. Однако, выслушав их настойчивые уверения в обратном, он забеспокоился и бросился в покои герцога Пьемонтского, где собрался весь двор, встревоженный последними пугающими новостями. Госпожа ди Сан Себастьяно прибежала раньше короля и рыдала громче других.
Когда несчастный отец понял, что опасность вполне реальна, он ощутил угрызения совести, пытался как мог убедить сына, что раскаивается и любит его, заклинал выздороветь и уверял, что впредь принц будет под его началом участвовать во всех делах правления.