Мишон раздулся и стал красным как рак; от пережитого страха его кровь сделалась как вода. Неделю назад он написал мне, что все еще нездоров, хотя с тех пор прошло уже три года.
Виктор Амедей больше не встречался с сыном и не хотел видеть даже наших детей, плодов ошибки, о которой он сожалел. Моя дочь в значительной мере пострадала от этого: изменилось отношение к ней при различных дворах, а во Франции она была лишена поддержки. Госпожа ди Спиньо способствовала этому не меньше, чем исповедник Виктора Амедея.
И вот мы подошли к тому, с чего начали наш рассказ:
Виктор Амедей, герой и великий монарх, скончался в прошлом голу, а именно 31 октября 1732 года, в возрасте шестидесяти шести лет. Он стал молчаливым и послушным, передвигался только в портшезе и потихоньку угасал; перед смертью старый король не позвал к себе Карла Эммануила, хотя тот просил передать ему, что ждет его приказаний.
— Мне нечего сказать сыну, — ответил король. — Я желал бы только, чтобы его правление закончилось лучше, чем началось…
Перед тем как испустить последний вздох, он, однако, попросил позаботиться о маркизе ди Спиньо; этой женщине оставили все, что бывший король завещал ей, потребовали только, чтобы она удалилась в монастырь Визитации в Пинероло, и это было для нее большим несчастьем. Маркиза не много приобрела, случайно став королевой, и, если взвесить все за и против, я все же предпочла бы свое место тому положению, которое занимала она, хотя иногда и ловила себя на том, что завидую ей.
VIII
Я обещала продолжить эти мемуары, если у меня хватит смелости, и вот решилась сделать это после вчерашнего долгого разговора с г-ном де Вольтером и г-ном Дюкло.
Я жаловалась на разъедающую меня невыносимую скуку, я, Царица Сладострастия, изведавшая все за свою жизнь и убежденная в том, что наполнила ее тончайшими изысками наслаждения.
— Не объясняется ли эта скука тем, что я постарела? — спрашивала я. — Или же тем, что нынешние времена так мало похожи на времена моей молодости?
— Не думаю, — ответил мне Дюкло, — вы слишком умны, чтобы не восполнить своим умом потерю хорошенького личика.
— А так ли вы скучали, когда поверяли бумаге историю молодости, о которой тоскуете в настоящее время? — продолжил г-н де Вольтер.
— О нет, по правде говоря, не скучала, я казалась себе еще молодой, мне нравилось рассказывать о той эпохе.
— Так последуйте моему совету и продолжайте.
— Вы так думаете?
— Конечно, я так думаю и настаиваю на этом. Вы знаете столько того, что неизвестно миру! Зачем скрывать это, ведь такое можно считать преступлением. Отчего же не осветить факелом потемки, в которых впоследствии может заблудиться история. Ну же, сударыня, попытайтесь; познакомьте нас с интригами испанского двора при Карле Втором, используйте письма, рассказы вашего друга принца Дармштадтского, откровения королевы Сицилии, беседы с Виктором Амедеем и то, о чем проболтались министры. Ваши бумаги и память хранят множество фактов; раскройте их, мы готовы слушать. И вы больше не будете скучать, ручаюсь вам.
Так они убеждали меня во время ужина и еще долго после него; я уступила и вот уже сижу за работой.
У меня, действительно, целые ящики набиты бумагами, и разобрать их мне было бы очень трудно, если бы г-н Дюкло не предложил мне свою помощь: целую неделю он сортирует, подбирает и раскладывает мой архив.
— Это сокровища! — говорит он.
Дюкло отыскал для меня все письма герцогини Савойской, позднее ставшей королевой Сицилии, а затем — Сардинии; я же помню все, что она мне рассказывала, и собираюсь написать об этом.
Дочери Месье, в особенности мадемуазель Орлеанская, которая была на семь лет старше мадемуазель де Валуа, были одержимы одной идеей: они хотели выйти замуж за дофина. Мадемуазель де Валуа пережила лишь детское увлечение, поскольку монсеньер женился намного раньше, чем она выросла.
С мадемуазель Орлеанской все было совсем по-другому, и, если бы король в то время имел те же намерения, что появились у него впоследствии, или, скорее, если бы он не испытывал подспудного желания направлять своего сына даже в мелочах, брак между двоюродными братом и сестрой вполне мог бы совершиться.
Мадемуазель Орлеанская была красива, обаятельна и необыкновенно умна; грацию и неподражаемую манеру танцевать она унаследовала от своей матери, покойной г-жи Генриетты. Кроме того, она отличалась изысканным вкусом в том, что касалось нарядов, и ни у кого не было причесок лучше, чем у нее.