Выбрать главу

Мария Луиза не могла этого не заметить и стала настойчиво расспрашивать графиню, что с ней.

— Вы хотите знать, ваше величество, что со мной? Но я предпочла бы не говорить этого вам, ибо сама мысль, что новость огорчит вас, ужасна для меня.

— Значит, вы тревожитесь обо мне, сударыня? Не бойтесь. За девять лет страданий я ко всему привыкла и все могу выдержать. Что случилось?

— Вы требуете, чтобы я сказала вам?

— Безусловно…

— Дело в том…

— Я слушаю вас, говорите.

— Это касается короля, ваше величество.

— Что же он сделал?

— Он действительно болен, и серьезнее, чем все думают.

— Кто сказал вам об этом?

— Граф фон Мансфельд, которого предупредили врачи.

— Жизнь короля в опасности?

— Непосредственной угрозы нет, как мне кажется, но…

— Но?.. Продолжайте же!

— Его разум…

— Что! Ему угрожает безумие?

— Неужели, ваше величество, вы одна этого не заметили?

— О Боже! Что будет со мной? Что станет с Испанией? — воскликнула Луиза Орлеанская, воздев руки.

— О да, что станет с Испанией? Безумный король — хуже, чем король мертвый; к тому же у этого короля нет наследников, и его великолепный трон станет приманкой для всех государей Европы: они будут оспаривать его друг у друга, рвать на куски. Бедная Испания! Кто защитит ее от ненасытных волков?

— Я, сударыня, если Бог сохранит мне жизнь и здоровье, — воскликнула молодая королева, — да, я, королева, супруга этого несчастного молодого монарха, которого некому любить, кроме меня! Я сделаю, сумею сделать то, что ему предназначено. Я высоко подниму королевское знамя, буду крепко держать его в руках и докажу всей Европе, что женщина из рода Бурбонов сумеет удерживать свое положение в мировом равновесии.

— Как! Ваше величество будет защищать Испанию и выступит против родной страны? Вы не откажетесь от войны с вашим прославленным дядей?

Королева изменилась в лице, но твердо произнесла:

— Да, сударыня, я сделаю это. Я люблю свою родину, мою прекрасную Францию, и буду тосковать о ней до последнего вздоха, я люблю мою семью, но я возложила на себя великую ответственность и хочу выполнить свой долг: перед вами не француженка более, а испанка, не Мария Луиза Орлеанская, а супруга больного Карла Второго, неспособного удержать корону, возложенную и на меня. И поскольку так нужно, я удержу ее одна.

Увы! Говоря так, несчастная королева, конечно же больше думала о герцоге де Асторга, нежели о Карле II Она навсегда связала себя с Испанией, потому что герцог был испанцем; она хотела обрести величие в его глазах прежде всего, чтобы быть еще больше любимой. Любовь всем повелевает и всегда властвует в нашей жизни, она причина наших ошибок, а иногда преступлений, она вдохновитель великих деяний. Когда же любовь умирает, когда основными мотивами поступков становятся лишь низменные или опасные страсти, куда они заводят нас и во что превращают?

И хотя королева не открылась своей новой подруге, та была слишком заинтересована в том, чтобы все узнать, и слишком хитра, чтобы не заметить, не угадать ее истинных побуждений. Ей было известно о любви герцога к Марии Луизе — об этом знала вся Европа: сама трагедия бедной изгнанницы, брошенной в объятия умирающего безумца, лишенной покровителя и друзей, подсказывала проницательной и многоопытной особе, что столь очевидные достоинства герцога должны были взбудоражить чувства королевы.

Графиня не раз пыталась вырвать у нее признание, но, несмотря на все ухищрения, не добилась этого, и недоверие Марии Луизы было здесь ни при чем; просто целомудренное чистое чувство хранилось в ее сердце как в святилище, куда не суждено было заглянуть никому из смертных: ничей бесцеремонный взгляд не должен был осквернить эту благородную любовь, известную только Богу, ангелам нему.

Теперь г-жа де Суасон утратила все сомнения, если они были у нее прежде. Она повернула разговор так, чтобы получить возможность узнать все до конца. Ответы королевы имели для графини огромное значение; дальнейшую участь Марии Луизы должны были решить ее откровенные признания и политические взгляды. Поэтому г-жа де Суасон немедленно изменила ход беседы, не задерживаясь на том, что могло живо заинтересовать ее в иных обстоятельствах.