Госпожа фон Берлепш по-своему любила королеву. Но у нее не было ни стыда, ни принципов, для нее не имело особого значения, останется ли ее воспитанница добродетельной, лишь бы она была счастлива во что бы то ни стало и сделала бы свою гувернантку богатой. Деньги были главным идолом Берлепш, королева стояла на втором месте.
Как-то рано утром влюбленный принц, печально гуляя по своему парку, где он уже не устраивал праздников и принимал только серьезных друзей, увидел в другом конце аллеи улыбающегося г-на фон Мансфельда, веселой шуткой приветствовавшего его издалека.
— Радуйтесь и будьте готовы, — сказал посол, подойдя ближе, — наденьте самый красивый наряд и вечером отправляйтесь к маленькой лестнице для фрейлин; в десять часов вы увидите там преданного человека, который проведет вас туда, где вас ждут.
— О Боже! — воскликнул принц, побледнев. — Можно лив это поверить?
— Верьте, если я так говорю, дорогой принц; наконец-то мы добьемся цели и в Вене на меня уже не будут смотреть как на безмозглого простофилю.
— Умоляю вас, господин посол, не говорите мне о Вене и ваших интригах, не пугайте меня; боюсь, вы вынуждаете меня совершить дурной поступок, подталкиваете на темную дорожку, чтобы погубить королеву, заманив ее в ловушку. Я не хотел бы обрести счастье такой ценой и, если стану слепым орудием подобного преступления, если я это обнаружу — предупреждаю вас, сударь, не рассчитывайте на мою помощь в дальнейшем.
— Вы с ума сошли, дорогой принц, любовь вскружила вам голову. Идите на вашу встречу и не беспокойтесь об остальном; серьезные проблемы — для серьезных людей, а безумства любви — для людей молодых, для красивых сеньоров и прекрасных дам; спешите на свидание и не думайте ни о чем, кроме того, что должно за ним воспоследовать.
— Я не пойду.
— Помилуйте! Но почему?
— Я боюсь вас.
— Сколько раз вам еще повторять? Я люблю королеву, хочу добра ей и вам, и ни с ней, ни с вами ничего не случится, даю вам слово дворянина.
Дармштадт поверил ему: он был влюблен и так долго ждал благословенного мига, что его легко было убедить. Ему казалось, что день этот никогда не кончится, торопил время, то забегая в дом, то выбегая, ходил на площадь перед дворцом, чтобы посмотреть на его стены, а с наступлением вечера быстро облачился во все черное, как любила королева и как одевался де Асторга; только у него не было красивой орденской цепи, усыпанной бриллиантами, и он надел золотое ожерелье с портретом королевы в подаренном ею медальоне.
В десять часов ровно он стоял возле указанной лестницы и вскоре почувствовал, как кто-то дотронулся до его руки: послышался тихий голос, прошептавший по-немецки:
— Пойдемте, ваша светлость! Вас ждут с нетерпением.
XX
У королевы были иные привычки, нежели у Луизы Орлеанской. По вечерам, когда король уже лежал в постели, Анна часто засиживалась в своей комнате и отправлялась к нему лишь потом. А если супруг отсутствовал, она долго не ложилась спать, оставаясь либо в молельне, либо в одной из гостиных; при ней обычно находилась Берлепш или одна из горничных; но иногда Анна отсылала всех, чтобы побыть одной. Это время она проводила в грезах и воспоминаниях.
В тот вечер королева отправилась в самую дальнюю свою комнату, чтобы поработать. Она вышивала покрывало для постели короля, и ей очень хотелось, чтобы оно получилось красивым. Госпожа фон Берлепш присела у ее ног, стараясь найти предлог, который заставил бы королеву принять принца и не дал ей повод думать, что ее желание угадали, — тем самым той представлялась возможность сохранить свою тайну.
Нет нужды говорить, что Анна была печальна, да и кто не грустит при испанском дворе! А у королевы было на то больше оснований, чем у других, ведь она страдала от неизлечимой боли.
Заметив, что Берлепш не отвечает ей или отвечает невпопад, Анна углубилась в свои печальные мысли и замолчала.