Он застыл на месте, оглушенный биениями своего сердца, отдававшимися в его ушах.
— Дорогой кузен, — сказала королева, — подойдите.
Принц не пошел дальше, он упал на колени.
— Ваше величество… — прошептал он.
И больше он ничего не мог сказать. Столь долгожданный, столь желанный миг, наконец, наступил: счастье нередко парализует, подавляет нас.
— Ваше величество, — проговорил принц, — смею ли я думать?..
— Встаньте, кузен, вы говорите не с королевой, а с родственницей, с другом, я хочу быть вам полезной, облегчить ваши страдания. Вы грустны, несчастны… Что с вами? Что могу я сделать для вас?..
Доброта и очень нежное участие ясно отразились на лице королевы; Дармштадт прочел на нем то, что хотел прочесть. Он чуть осмелел, приблизился и поцеловал королеве руку, которую та не отняла. В Испании такая милость столь обыкновенна, особенно со стороны королевы, что в ней не видят, как, например, у нас или в другой стране, никакого особого смысла.
— Итак, кузен, выберите кресло, присядьте и поговорим. Вы желаете мне что-то сказать, я тоже испытываю нужду в вас; после того как я выслушаю вас, вам в свою очередь придется послушать меня, и я надеюсь, что вы уйдете довольным.
Ее необыкновенно ясные слова казались слишком смелыми в данных обстоятельствах. Дармштадт предпочел бы видеть у королевы больше смущения. Ему показалось, что с головы его божества упал один из ореолов. Следует заметить, что мужчины предпочитают видеть нас строгими, им нужно побеждать нас с трудом, чтобы гордиться собой; они смотрят на нас другими глазами, когда одерживают победу. Чувство мужчины к женщине, которую он обожает, как правило, на две трети состоит из тщеславия.
Королева об этом не догадывалась. Она продолжала расточать ему знаки внимания, чтобы приободрить его. Когда принц сел, Анна продолжила:
— Слушаю вас, кузен, и будьте уверены: я заранее обещаю выполнить все, что вы пожелаете, если это в моей власти.
Так говорила королева, не женщина, но для влюбленного она была и той и другой одновременно. В начале разговора Анна подчеркнула, что принимает его не как королева, и он, отбросив смущавшее его сомнение, охваченный любовным трепетом, прошептал, снова поцеловав протянутую к нему руку:
— Чего я желаю, госпожа моя? Разве вы этого не знаете? Осмелюсь ли я повторить то. о чем столько раз упоминал в своих письмах?
— В ваших письмах! — воскликнула удивленная королева. — Вы мне писали?
— Боже мой, ваше величество, неужели вы не получали их? И разве не по вашему приказу я оказался здесь?
— Конечно, вас привели сюда по моему приказу, но что касается ваших писем, я не видела ни одного из них.
— О, несчастный! Как я ошибся!
— Объяснитесь, кузен, я вас не понимаю, но хочу и должна понять. Меня бросает в дрожь от страшных подозрений. За всем этим скрывается ужасная интрига, я вижу пропасть, куда нас хотят столкнуть. Говорите же, я требую, слышите! И будьте откровенны. Если есть средство, чтобы избежать беды, оно — в искренности. Зачем вы сюда пришли?
Принц готов был провалиться сквозь землю. Этот уверенный голос, этот чистый и целомудренный взгляд принадлежали не женщине, не королеве, впервые принимающей у себя любовника и склонной объявить ему, что любит его. Принц вдруг осознал, что попал в адскую ловушку, и одновременно понял, что единственным способом избежать ее станет откровенное признание; но при этом все его радужные надежды улетучивались, как стая белых голубей в заоблачные дали, где он парил до сих пор и откуда им уже не суждено вернуться. Проводив свои мечты взглядом, принц вздохнул:
— О ваше величество, простите меня! Я слишком страдаю и не в состоянии говорить.
— По крайней мере ответьте на мои вопросы, кузен. Чего вы хотели от меня?
— Видеть вас, ваше величество.
— Зачем? Вы же видите меня каждый день, и не было необходимости выбирать такой поздний час.
— Видеть вас… одну.
— О! С какой же целью?
— Ваше величество, если вы не знаете, я никогда не осмелюсь вам это сказать.
— О Боже! Возможно ли! Вы, кузен, дерзнули… вы подумали?..
— Простите, ваше величество!.. Простите, моя королева!..
— Ну так ответьте мне, я должна знать все. Продолжим ужасный допрос, тягостный для нас двоих. Вы писали мне часто?
— Да, госпожа… почти каждый день в течение полугода.
— О Святая Дева!.. Я догадываюсь, что было в этих письмах… Кому вы вручали их?
— Графине фон Берлепш.
— Негодная! Она мне о них никогда не говорила. Графиня передавала вам ответы?