Заруцкий, как всегда, бодр и ликом лих, но победителем не смотрится. Дела, с его слов, худы, хотя чернь астраханская побита и толпами бежит из города, похоже, и сражаться особо не жаждет, ожидая скорой подмоги с Терека. Передовые отряды хохловские сумели уже где-то переправиться через Волгу и захватили все ахтубинские учуги. Табуны, что спаслись на правом берегу, угнаны ими же или юртовскими татарами. Была попытка пожечь и угнать струги, да с Божией помощью отбили с малым уроном.
После нескольких тяжких вздохов, обиженный равнодушным молчанием Марины, Заруцкий объявляет, что принял решение этой же ночью уйти из Астрахани вверх на Самару, быстрым ходом достичь ее и взять. Там, дождавшись казаков с Пошехонья и Белозерья, решать далее: на Дон ли подаваться или… Тут Заруцкий щурится зрачками и говорит, еле слова цедя, словно только что до сей думы додумался.
— Или, может, аманатов Иштарековых поменять на коней да быстрым рейдом через украинские города под Смоленск к Сигизмунду? Не успеет Москва новое войско собрать, а Одоевскому за нами не угнаться, как полагаешь?
На поклон к Сигизмунду?! Ранее от такого предложения взорвалась бы гневом — да не теперь. Опыт быстрых рейдов у Заруцкого есть, места и дороги известны, деревянные крепостишки украинских городов им же сожжены не по разу, укрепиться едва ли успели… Волгари с Тереней Усом, понятно, будут против… Но вообще-то как знать… Только если к Сигизмунду, значит, не быть ей в Москве! Ранее через громы небесные искушали ее бесы, сейчас через военную думку Заруцкого. Что ж, громы заманивали ее на Крымскую башню, она пришла, и громы упали за Волгу. Заруцкий зовет в Польшу! Только знает и Господь, что в Польше конец ее дела. Значит, так или иначе, не допустит, а ей лишь смиренно полагаться следует на Его волю.
— Думаю, правильно мыслишь, атаман, — говорит спокойно Марина и позволяет ему, обрадованному, коснуться своих плеч, плечами же и откликается на его прикосновение. — Ты войском моим командуешь, тебе и решать. Если сегодня в ночь уходим, собираться надо? Или к утру? Тогда, может быть, найдешь время, ввечеру зайдешь, побудем перед дорогой…
Лежащие на ее плечах руки атамана вмиг наливаются тяжестью, чуть-чуть сползают с плеч, и в крепких, но не грубых тисках его рук она прямо с лавки взмывает в воздух, под потолок, выше его чубастой головы, а потом, оттуда, с высоты, отпущенная, падает ему на грудь и, хотя знает эту его шутку-проделку, поддается, взвизгивает в испуге, обхватив руками его шею. Ведь какой мужчина! Медведь! Да только, ежели другой меркой, вся могучесть его не многим более комариной, у комара тоже свой смысл жизни, но шлепок небрежный — и лишь грязный след от смысла. Как распорядится длань Господня с атамановой жизнью, не предугадать, но коль привязан оказался к ее судьбе, строже Божьего суда ее суду быть неуместно и неумно. Ей вообще более никого не судить, но лишь смиренно полагаться на разумение Божие, не пытаясь понять его…
Заруцкий удаляется счастливый. У порога вполуоборот взгляд многозначительный. И тоже ведь с каким-то смыслом сотворяет природа красавцев подобных! Когда урод, сие понятно — за грехи чужие или родственные. А красота — она же должна быть кому-то на радость, на большую радость. Не забыть Марине выражение лица ее старшей сестры Урсулы, когда та увидела Заруцкого. Муж Урсулы Константин Вишневецкий тоже не урод, и лих, и статен, но рядом с красавцем казаком… Урсула побледнела и зашептала, касаясь горячими губами Марининого уха: «Боже, какая несправедливость! Будь твой царь с ликом сего разбойника, весь мир в ноги пал бы ему! Берегись его, не на добро красота такая, на погибель, не иначе!» Марина тогда только посмеялась легко — разве понять сестре-простушке, что для Марины сам по себе мужчина, будь он хоть Аполлоном с лица, не иметь ему власти над ее душой, оттого как к иному душа призвана. И, однако ж, был какой-то потайной смысл в том, что изо всех, с кем свела судьба за годы мытарств по Московии, верным по сей день, и, возможно, на день решающий, остался и останется именно этот, лишь наполовину прирученный дикарь-казак.
Радостное, благоговейное волнение испытывает Марина, когда порою лишь на мгновение позволяет себе всмотреться в тайну Божьего замысла про свою судьбу. Сколько странных и таинственных совпадений ею уже подмечено и сколько еще выявится и наполнится истинным смыслом, и как-то потом все сведется к одному благому и великому! Ведь вот и появление сына князя Долгорукого — разве ж случайно? И многое, многое… В сентябре ей исполнится двадцать шесть… А когда в Москву царицей въезжала, девятнадцати не было… И вот еще загадка: ни повзрослевшей (тем более постаревшей); ни помудревшей за эти годы себя не чувствует.