Марина капризно-нетерпелива, но Савицкий делает вид, что не замечает ее настроения, к серьезному разговору подготовленный.
— Известно ли вам, Марина Юрьевна, что супруг ваш царь Дмитрий прежде того, как в истинную веру обращен был, в арианской школе обучался, ересью арианской увлеченный, многие богопротивные суждения имел и, уже московским царем будучи, тайные сношения с арианцами украинскими поддерживал, обещания им поспешные давал и казной московской делился?
— Не знаю. Но что с того? — отвечает Марина с вызовом.
— Разве не ведомо вам, Марина Юрьевна, что успех дел мирских в прямой зависимости пребывает от искренней преданности Престолу Всевышнему всякого дерзающего успеха в делах земных, что благодать Божия и сопутствие Его суть воздаяния за верность, что уклонение горделивое и небрежение к обряду — грех наитягчайший, бедствия накликающий, что…
— Оставьте, святой отец! — раздраженно кричит Марина, наступая на Савицкого так, что он пятится, крестясь. — Оставьте! Нет у вас прав на меня! Нет! С того дня, когда отступились и на произвол судьбе бросили… Сколько писем моих в Рим отправлено, сколько слез пролито о помощи и поддержке, сколько клятв. Или о том не знаете?! Не с благословения ли Рима Сигизмунд отрекся от меня, не с того ли беды мои начались? Не изменяла я ни вере, ни святой церкви, то они, люди ваши, возомнившие себя вершителями дел Господних, они меня предали и со мной промышление Господне о царстве Московском! И что? Преуспели? Может, не Романов на престоле, а Владислав? Или Сигизмунд? А в Москве да Новгороде костелы строятся? А народ толпами от византийской ереси отрекается? Чего достигли, меня предав? Нечего сказать, святой отец? А вот мне есть что сказать вам! Люди отступились от меня, но не Господь, и произволом Его правда моя восторжествует, когда последние усомнятся и поколеблются! Так будет…
Голос в шепот надломился, и силы иссякли. Машет рукой на Савицкого, чтоб уходил немедля, и слезы на его глазах не трогают, но только пуще раздражают. Барбару требует к себе сорванным голосом, и та является в мгновение — под дверью стояла, подслушивала, и у нее слезы на глазах. Прячась за спиной Казановской, Савицкий пятится к двери и исчезает за ней бесшумно. В объятиях фрейлины Марина задыхается в бесслезных рыданиях, что, в сути, есть обычная истерика. Но для Марины сие состояние внове. Не в силах справиться с судорогами, умоляюще смотрит на Барбару, та кличет Милицу, чтоб воды подала срочно, а сама, одной рукой обхватив Марину за плечи, другой гладит любимицу свою по головке трясущейся и мычит что-то жалостливое и невнятное. Отпоив водой, Казановская уносит притихшую Марину в спальню на руках, садится рядом на ложе и гладит то по головке, то по рукам и, дождавшись, пока заснет, еще потом долго сидит, смотрит на Марину и беззвучно плачет.
Зато сборы противу ожидания свершились быстро, без лишнего шума и суеты. Три сундука, тонкой медью окованные, закидались-заполнились тряпьем да безделушками, и лишь в меньший, четвертый, Марина сама укладывала лучшее, то, что удалось вернуть из отнятого во время московского мятежа и что было дорого само по себе и по памяти: белое алтабасовое платье с жемчугом и драгоценными камнями и маленькая корона в камнях же — в сем наряде обручалась она в Вавельском замке Кракова с царем Дмитрием через посла его Афанасия Власьева; и другое, московское платье, парчовое, жемчугом вышитое, в нем венчалась она с Дмитрием в Московском Кремле. Это платье Казановской удалось чудом упрятать средь своих вещей и сохранить от обысков, чинимых москалями всем пленникам ярославским.
В этот же сундук уложила Марина собственноручно две иконы, польскую и москальскую, с коими не расставалась все годы, и еще распятие золотое — подарок канцлера княжества Литовского Льва Сапеги. Подарком этим загладил Сапега вину свою за упорство, с коим противился делам царя Дмитрия аж до той поры, пока он на московском престоле не утвердился, зато потом, хитрец, слух распустил по Польше и Московии, будто не кто иной, как он, канцлер литовский, всему делу успех обеспечил, еще будучи с посольством в Москве во времена годуновские. Как и брат его, усвятский староста и предводитель дружин шляхетских, отрекся он от Марины, как только фортуна изменила ей, еще раньше Сигизмунда отрекся. Туда же, в сундук этот, на самое дно уложена шкатулка с письмами и дневником, и неизвестно еще, что в сундуке сем самое ценное…