5
Попутный ветер, да неровный, то натянет парус до звона, то отпустит, ослабит, шаля, а потом всей мощью врезается в полотнище, и тогда хлопок оглушительный, что выстрел пушечный. И насад оттого идет рывками, еще и шныряет по сторонам — корыто, что с него возьмешь. На корме по два дюжих молодца на рулевых веслах — едва справляются, но все же справляются, и плывут мимо берега волжские — правый холмистый да скалистый, а левый пологий и безлесый, а в разрывах кустарников и прибрежных зарослей открываются то и дело просторы необозримые и безлюдные. Тревожны Марининому глазу они. И раньше еще, когда в Астрахань бежала через земли московские, содрогалась душой, если туманили взор пространства и горизонты беспредельные, не постигался смысл, обязанный быть и постигаться: для чего народу этому столько земли неосвоенной и вроде бы и ненужной, ведь не знают цены и не к освоению настроены, но только к пересечению из конца в конец, словно лишь в том и есть отношение меж человеком и пространством, чтоб пересекать его… Будто рысака дикоглазого объездили, покорили, а потом сняли узду и шлепнули по шее небрежно — гуляй сам по себе! А мне без нужды!
Помнится, даже такое было рассуждение: а не заключил ли Господь с народом этим некий завет, по которому даровал ему горизонты немеряные для проживания в залог исполнения воли Его тайной и до поры до времени недоступной пониманию? Не тем ли самым объяснимы странности народа московского, что любому иноземцу в глаза бросаются и оскорбляют умы, знающие правила и порядок? И далее как думалось: может, и не дано им самим понять и постичь тайну завета, а кто-то другой, подвигнутый на то, должен явиться в земли русинские, догадаться, уразуметь и вразумить, и начать тем подлинную историю края сего в соответствии с Божьим замыслом о нем.
Не она ли… Помнится и не забудется, как билось сердечко от дум подобных, какой болью оборачивались они, когда обозревала мученический путь свой, и тогда иная дума, горькая и обидная, гадом ползучим обернувшись, кольцевалась в душе: разве не было у Господа великого замысла про Адама, но, данную ему свободу во зло употребив, не порушил ли Адам замысел Божий, не обрек ли тем человечество на страдания вечные? И если в принципе возможно порушение Божиих планов, то ее нынешние страдания не есть ли следствие того, что народ московский, погрязший в нелепости и упрямстве, своеволием диким, без умысла даже, одной темнотой душ своих застил свет Божьего изъявления и тем поверг ее, безвинную, в прах?…
Но тогда как народ израилев, не понявший смысла Божьего завета, не признавший и распявший Сына Божьего, был сурово наказан Господом за слепоту, так и москали испытают со временем гнев Господний в полноте… Да вот только ей-то, Марине, легче ли от того…
Нынче иное понимание у Марины, но всплески заволжских просторов и теперь не радуют взор. Надо б уйти с левого борта на правый, тем более что струги идут сейчас правым берегом, где глубже, хотя им, плоскодонным, мелководье не страшно, но весенний разлив не спал еще, и на отмелях часты заторы из дерев, а это уже опасно. Здесь же, на быстрине, лишь топляк иной зверем подводным высунется из воды, оскалившись комлем, но на него уже и багры нацелены в упреждение, и кормщики с передних стругов криком извещают вслед идущих.
Встроенная в насаде палуба — в сущности, дощатый ящик, наспех сколоченный и всунутый в нутро без особой подгонки, потому когда Николас Мело решается с правого борта перебраться к Марине, Марина ногами чувствует его приближение: доски прогибаются. Деликатно покашляв за спиной Марины, Мело решается встать рядом и даже с осторожностью опереться на поручни, сколоченные и вколоченные между корпусом палубного ящика и бортом.
Загадочен сей толстяк. Будучи родом из Португалии, юношей вступил в орден св. Августина, миссионерствовал на Филиппинах и в Мексике. Замеченный Римом, удостоился посольских поручений в Персию к шаху Аббасу, оттуда, уже с поручениями и грамотами шаха, вознамерился вернуться в Рим через Москву, но по личному указанию Годунова был схвачен как шпион и враг православия, заточен в Соловецкий монастырь, где и пробыл без малого шесть лет. Только при царе Дмитрии Рим выхлопотал свободу своему лазутчику. Но пока добирался от Соловков, Дмитрий пал, а Шуйский немедля снова заточил его, только теперь поближе, в Борисоглебском монастыре. К тому времени, по сути, тоже заточенные Мнишики и прочая шляхта, что с ними пришла в Москву к царю Дмитрию, только через отца Николаса и имели сведения о событиях на Москве: он регулярно писал им в Ярославль и тогда уже поразил воображение Марины своими шпионскими способностями. В хлопотах тушинского времени, может, и не вспомнила бы о нем, но напомнил папский нунций специальным письмом, и тогда по требованию Марины Заруцкий направил под Ростов отряд атамана Матерого с указанием выжечь город, если добром не выдадут Мело. Выдали, но город Матерый все равно пограбил и пожег. Отца Николаса благополучно доставили в Тушино, где он прижился, прикипел душой к Марине и уже более не оставлял ее. Делу, однако же, человек он бесполезный, а бесполезные люди издавна раздражали Марину, оттого,««как ни хорошо относится к Мело, быстро устает от него.