— Что ж, раз уж Вы мне на слово не верите, взгляните на документ — может хоть он Вас убедит, что я тут не сказки рассказываю.
Каково же было мое удивление, когда в руках у меня оказался… самый настоящий советский паспорт. И выдан он был в… 2038 году! Внимательно изучив сей документ, я убедился в его подлинности: ведь если печати и тонкий, замысловатый рисунок на страницах еще можно подделать, то водные знаки, защитную полосу (прямо как на банкнотах) и что-то вроде встроенного в последнюю страницу документа микрочипа, подделать вряд ли удастся.
— Да-а… — только и смог произнести я, возвращая «серпастый и молоткастый» его законному владельцу.
— Ну что, Андрей Димитрович, убедились? — с иронией в голосе спросил Первушин.
— Вполне. — ответил я.
— Так кто таков этот Гитлер и что искали здесь его люди? — уже совсем серьезно спросил меня мой собеседник.
— Даже не знаю, с чего и начать… — развел я руками.
— Лучше всего — с начала. — иронично улыбнувшись, пошутил мой необычный знакомый, а я, вздохнув, приступил к повествованию.
Изложив как мог (и насколько помнил) историю Второй мировой войны и, совсем кратко, ее предысторию, я выпил последний глоток уже давно остывшего чая и откинулся на спинку стула.
— Хм, однако. — задумчиво произнес Первушин и, немного помолчав, добавил — Получается, нам очень крупно повезло, что удалось избежать той катастрофы, которая случилась у вас.
— Да у нас много катастроф случилось. — мрачно заметил я.
— Значит, у вас Болгария — не социалистическая страна? — прищурив глаза, поинтересовался мой необычный собеседник.
— Теперь — да. Но раньше была социалистической. — вздохнул я — Сейчас у нас тут дикий капитализм. Очень дикий.
— Вот как? Однако. Чем же вам социализм был плох?
— Не нам, а кое-каким силам в стране и, главным образом, за рубежом. Так называемые «демократические перемены» — их придумка. В Болгарии все началось 10 ноября 1989 года, а уж когда в 1991-м Союз развалили, то вообще грустно стало. Такая свистопляска началась, что «ни в сказке сказать, ни пером описать», а только шашкой их всех порубать.
После непродолжительного молчания Первушин попросил меня рассказать немного подробнее о событиях, последовавших после десятого ноября. Признаться, такая просьба меня несколько озадачила: изложить коротко и ясно суть нашей запутанной жизни в последние лет 30 человеку, очевидно не знакомому со здешними реалиями, будет, мягко говоря, непросто. Но, попытка — не пытка и, собравшись с мыслями, я принялся рассказывать.
Начав, как мне показалось, немного путано и робко, я постепенно увлекся и не заметил, как вошел во вкус, объясняя своему новому знакомому что такое «демократический переход», «приватизация», «разборки», Евросоюз и НАТО, а также кому и зачем понадобилось втягивать туда бывшие социалистические страны, кто такие российские «братки» и болгарские «мутри»[3] из девяностых и т. д. и т. п. В конце концов, извинившись за свой сумбурный и, возможно, эмоциональный рассказ, я умолк и одним большим глотком допил минералку из своей бутылки. Первушин, ни слова не говоря, куда-то вышел из комнаты, а возвратившись со стеклянной литровой бутылью в интересной оплетке из шнура, налил нам обоим немного воды и задумчиво спросил:
— Значит, Вы утверждаете, что этот… переход все еще не закончился?
— Во всяком случае так говорят политики, политологи, продажные журналисты и прочая сволочь.
— Все капитализм построить не можете? — криво усмехнулся Первушин.
— Да пес его знает!
Видя, что мне неприятна эта тема, мой собеседник спросил:
— Скажите, Андрей, какой сейчас у вас тут год?
— 2017-й.
— Хм, не такая большая разница — всего-то двадцать три года.
— Так у вас там 2040-й? — подсчитав в уме, спросил я.
— Да. И тоже лето. Кстати, а какой сейчас месяц?
— Начало июня. — ответил я.
— Интересно, у нас тоже.
Мы помолчали несколько минут, а затем продолжили нашу беседу. На сей раз уже Первушин рассказывал мне о своем мире, оставив «на сладкое» самое интересное.
— Извините, Андрей, я на минутку. — и скрылся в соседнем помещении, из которого почти тут же и вышел, держа в руках маленький плоский чемоданчик, оказавшийся их аналогом нашего ноутбука и поставил его на стол. Владимир Николаевич открыл крышку, включил компьютер и тут я снова был удивлен, правда, приятно — вместо привычного «Виндовса» на машине была установлена операционная система «Светозар», как пояснил мне Первушин, советского производства.