Трамвай
Бежать! Лететь! Вперед, к самому долгому, самому прекрасному лету в жизни, когда тебе шестнадцать, когда экзамены еще так далеко, когда солнечный свет и запах лип, и мокрый асфальт, который по-особому пахнет: почти летним городом, и пылью, и грозами, и ливнями. Где-то дрожит звонок раннего трамвая, и и черемуха цветет так дико, так буйно, что не видно из-за нее домиков с синими наличниками, не видно заборов и оврагов, и трамвай выныривает оттуда, из белого облака, и солнце плещет в его стекла, ударяется и разбивается на множество солнц. И ты садишься на этот почти пустой трамвай, в котором два деда горячо обсуждают политический курс, а мимо мелькает зелень, зелень. Какой это зеленый город - пока еще зеленый! К середине лета трава пожухнет от жара и пыли, выгорит, как чья-то белобрысая макушка. Трамваи станут людными и душными, повезут с дач корзинки с земляникой и малиной, прикрытые белыми чистыми тряпицами, повезут самих дачников - с тележками, сумками, рюкзаками и бидонами. Город станет невыносимо тесным. Но сейчас май, и что-то огромное, прекрасное и немного жутковатое подталкивает в спину, кто-то смеется в ухо, нашептывая древние слова, нарисованные узорами из теней и света. И ты понимаешь - все, до единого звука, до единого шороха и вздоха листвы. Этот город пропах черемухой и сиренью, небом и солнцем. Ты идешь по центральным улицам - в утренний час они пустынны и тихи, спускаешься и поднимаешься, и нет конца-края этим подъемам и спускам. А за спиной звенит на повороте трамвай.
Игра в домики
В детстве она любила играть в домики. Мир её заключался в узком пыльном пространстве под обеденным столом, где из-за свисающей бахромы скатерти можно было видеть ноги бабушки или мамы; был ещё закуток между спинкой кровати и стеной - там она натянула одеяло. Ещё одно место было "праздничным" - письменный стол, широкий, под ним она устраивала магазин, когда это разрешал папа. Если в такие дни бабушка пекла пирожки, она набирала полную тарелку и делала вид, что продаёт их, но на самом деле съедала все сама. В этих домиках она чувствовала себя под защитой, кого - сама не знала. Может, домового, может - своего воображения. Она любила играть в домики. Даже когда выросла и стала серьёзной барышней, когда закончила школу, когда поступила в институт. Игра - детская, простая, невинная игра вдруг стала чем-то большим. И сейчас её вела фантазия, и люди говорили: "Она безумна!" Но она знала, что - нет. Теперь правила Игры стали тоньше, сложнее, но она продолжала играть - с удовольствием, самозабвенно, всегда - на пределе сил. Она отдавала бумаге время и вдохновение, и бумажные линии становились стенами, изгибами фасада, крышей, окнами, становились камнем и кирпичом, деревом, бетонными панелями и стеклом. И Игра обрела вес, и Игра воплощалась. А она - она снова и снова ловила за хвост переменчивое вдохновение, и тонкими, летящими линиями набрасывала в блокноте облик новой мечты.
Замок из песка
Замок рос стремительно, прямо на глазах. Тянулись вверх угловатые башенки, вставали крепостные стены, углублялись рвы. "Еще! Еще!" - кричали юные строители, и вот набух купол над тронным залом, вот взметнулись ввысь острые шпили, вот пробежали дорожки в дворцовом парке, и сам парк возник как будто ниоткуда.
А потом замок менялся. Окна и двери то появлялись, то исчезали, башни кочевали с севера на юг, а оттуда - на запад, мосты опадали, а во внутренних двориках возникали фонтаны. Крепли стены, все выше, выше, до неба, до облаков... Джасем наблюдал за этой грандиозной стройкой, прячась в тени полосатого навеса. Он видел, как куча песка превращается под умелыми руками женщины в огромный замок, как долго - с самого раннего утра уличная детвора во все глаза смотрит на рождение - нет, он даже в мыслях не позволил себе назвать это... чудом.
Но это было - чудом. Женщина улыбалась и иногда звонко смеялась, откидывала назад выбившуюся из прически прядь волос. Золотистый песок тек в ее пальцах, темнел и наконец оседал коньком крыши или резным порталом, оседал тонким налетом на ее одежде и руках. Даже на щеке - полоса не то от глины, не то от песка. А женщина сидела, окруженная детьми, и казалась очень счастливой. Это ненадолго, это слишком неуловимый миг, думал он, а тень от решетчатого навеса ложилась то на ее плечи, то на лицо, то на руки, и она сама казалась зыбкой, как мираж. Восхищенные возгласы. Мягкая, нежная улыбка. Смех. И случайный, быстрый взгляд темных глаз. На следующий день замка уже не было, как не было и женщины, построившей его. Песок лежал бесформенной кучей, и только маленький оборвыш растерянно стоял на том месте, где вчера великие сатрапы Серого города весело смеялись, устраивали празднества, танцы и турниры.