Город спит. Только одно окно, несмотря на поздний час, ярко сияет белым электрическим светом. На нем нет занавесок, и можно беспрепятственно заглянуть внутрь: за чертежным столом, уронив голову на ворох бумаг, уснул мужчина, вокруг, на полу, разбросаны чертежи, рисунки, какие-то блокнотные листы с расчетами. Из рейсфедера, зажатого в ослабевшей руке, натекла на пол тушь и застыла там темной лужицей. На полках - книги вперемежку с макетами: новый большой кинотеатр, школа, больница... Спит город, грезя о будущем, и в этот миг, когда туман обнимает его, он забывается в своем сне.
Город мирно и спокойно дремлет в кольце мостовых, лишь иногда перебежит улицу осторожная кошка и скроется в подворотне, да проедет с грохотом грузовик, и все затихнет, звуки тонут в вязких струях тумана. Слабо мерцают сквозь него уличные фонари, и издалека кажется, что чьи-то внимательные глаза светятся через молочную муть.
Налетит иногда ветерок, сдувая пелену, и откроются фасады зданий, деревья вдруг выступят из тьмы, резко очерченные в мертвенном свете, поблескивая крупными каплями ночной росы. Откуда-то доносится слабая музыка, она плывет над городом, то исчезая, то становясь отчетливее - манящая, властная мелодия, которая словно зовет за собой.
Где-то в самой глубине хитросплетения улиц бьется сердце города, слабо, но ритмично, в такт ударам часов. В это время, когда необъяснимый страх вдруг приходит ниоткуда в сердца людей, все тихо, кажется, что город замер, затаился, чего-то ожидая в ночи. Скоро рассвет, и медленно блекнут звезды на стылом небе, ветер разгоняет туман и приносит с собой ароматы цветущих садов и звуки отдаленной грозы.
Спи, город, спи. Не вслушивайся в эти тревожные звуки, не всматривайся во вспышки зарниц на западе. Зарниц ли? А может, там, на западе, разгорелись, запылали пожары, и гром, что доносится оттуда, вовсе не гром, а канонады залповых орудий? И вспуганный чеканным шагом тяжелых сапог по мостовым, острым запахом гари в спокойном воздухе летней ночи, проснется город, чтобы встретить новое утро - утро войны. И не будет новой школы и кинотеатра - все канет в прошлое, отступит, уйдет, уступая место тиканью метронома, ожиданью, страху, боли, смерти.
Спи, город, спи, и пусть хранят твой сон боги, ибо пробуждение будет страшным. Спи, потому что только сон теперь будет приносить тебе спокойствие, но спокойствие хрупкое и тревожное, готовое разлететься вдребезги от каждого стона сирен воздушной тревоги.
Город спит. Ему снятся далекие горы и небо, все в пушистых облаках.
И они вернулись
И я вернусь домой
Со щитом, а, может быть, на щите,
В серебре, а, может быть, в нищете,
Но как можно скорей.
Гр. КИНО "Красно-желтые дни"
...И они вернулись. Грязные, оборванные, с лихорадочно горящими глазами, с загоревшими до бронзы лицами и сбитыми в кровь ногами шли они рука об руку против снега во мраке. В руках каждый из них держал звезду, и свет сиял так, что больно было смотреть. Звезды покойно лежали на их ладонях, и они несли эти звезды через метели, как драгоценные сокровища. Но некому было увидеть тот свет, и только метельные крылья обнимали их, и страшно и торжественно пели ветра. Но они шли - вопреки всему, неся свет, который был так нужен другим. А другие - прятались в угловатых башнях, едва видимых за мутной завесой, прятались за накрепко запертыми дверьми, закрытыми ставнями, прятались в уюте и покое, не зная ни о свете, ни о звездах, ни о чужом горе и страданиях.
...Там, в долине, был мой дом. Пришлось спускаться узкой тропкой, которая постоянно грозила оборваться в ущелье. Страшно, и сердце вскачь, но я прошла эту дорогу. В долине все другое, и время течет как будто быстрее. Осень уже, но так тепло, как в летние вечера. Я знаю: возвращаться - дурная примета. Но так тянет сюда, к медленной реке, над которой стоит дом родителей. Вот он: угрюмый, серый, хмурится из-под кустистых бровей нависающего над окнами плюща. Когда-то в детстве я считала ступени, ведущие к дверям. Двадцать две. На каждую - по году безмятежной жизни здесь. А сейчас - двери настежь, и темные комнаты за дверями. Нет, я не буду заходить. Там - воспоминания, сгустки старого, отжитого. Пустота, наполненная пылью и детством. Детство позади, а пыль никому не нужна, кроме пауков... Сяду на ступеньки, посижу. Красиво здесь, покойно, как будто и войны совсем не было. И клены те же, и вишни у дома. Старые друзья мои... Но все же, возвращаться - это скверная примета, ибо нельзя, никогда нельзя вернуться в исходную точку, к тому, что покинуто, чтобы ничего не изменилось внутри.