Ритм города - никогда не отпускает, это твой пульс, твоя жизнь, и ты, как сотни тысяч других, встаешь утром, пьешь что-то, сильно напоминающее кофе, смотришь новости, читаешь кучу разной ерунды, которую сваливает на тебя Сеть, едешь вместе с другими скоростным поездом до работы и... приятно чувствовать себя винтиком системы.
Я закрываю плотные жалюзи на окнах. Теперь свет извне не проникает в мой дом, я в полной темноте, как в коконе одиночества, как многие другие в своих коконах, и так - по всему миру. Я - один. Я - множество. И миллионами электрических глаз светятся такие же каморки, за ненадежными стенами которых протекает чужая, недоступная жизнь, отгороженная всего лишь перекрытиями. Эти стены легко сломать, но тяжело - пробить.
В моем прохладном доме - тишина
В моем прохладном доме - тишина. Молчит скрипучая калитка. Герань давно засохла у окна. Здесь темный воздух, а вокруг - все зыбко. Как будто это сон, а может - сон во сне. Осыпалась стена до кости кирпичей. Под солнцем на крылечке дремлет кот, поводит ухом, медленно встает, лениво ловит бабочку и снова - прохлада, тень, забвенье, дрожь листвы. Июль идет к концу. Когда придешь и ты?.. Рукой тихонько тронешь занавеску. Качнутся сонно мальвы у крыльца. Я выбегу босая, в легком платье, конца не будет поцелуям и объятьям, улыбкам и молчанью, но пока... В моем прохладном доме - тишина. А тень твою хранит беленая стена.
Москва
Поезд мчит со скоростью 220 км/ч в сумрачный и дождливый Питер, и солнце - закатное, отяжелевшее, усталое - делает все вокруг таким ярким, настоящим. Почти прекрасным - все эти гаражи, и насыпи, покрытые едва отросшей щетиной травы, золотит все эти предместья, обычно неприглядные, скучные, однообразные. Волшебство!.. Мы дремлем, вяло беседуем, слушаем музыку. Ни писать, ни читать нет сил. По проходу носятся какие-то дети. И томительные минуты ожидания - когда уже вокзал, когда! - превращаются в часы. А до этого были прогулки по Коломенскому, посиделки до шести утра, ВДНХ и бесконечные переходы в московском метро. И ночь в поезде, непостоянная погода, питерская промозглая сырость, которая переползла за нами - в Москву.
Я согласна с утверждением, что город - это люди. Люди, которые встречают тебя там, улыбаются или наоборот - зло огрызаются в ответ. Толкают плечом или помогают поднять тяжелую сумку. И каждым разом я чувствую, понимаю этот город лучше. Узнаю о нем что-то новое, неведомое. Почти начинаю его любить. Волшебство во вдохновении, пронизывающем все. Дома, разбитые ступени павильона на ВДНХ, ярмарки, солнце и кухонные разговоры. Это важно - разговоры до утра под бутылку виски на троих, когда опьянения совсем нет, нет усталости, и можно разговаривать про все, слушать, молчать, если говорить нет смысла - и так все ясно. Та самая кухонная Москва, которая казалась когда-то нереальной, чужой. О которой я знала по советским фильмам - но вот ты тоже часть этого ритуала, и это вдохновляет, дает силы. Песни под гитару, когда сначала стесняешься, но потом понимаешь, что и это - кухонная Москва. И фиг с ними, со способностями (вернее, неспособностями) петь, главное - чтобы было от души. Медленный рассвет - меня всегда завораживал этот переход ночи в день, синеющее небо, серость и - солнце вдруг откуда-то вкатывается на небо. К этому мигу все уже устали и хотят спать, но слова еще горят, они не закончились, они хотят быть произнесенными. Эта поездка - не только прогулки, но и разговоры, слова. Сказанные и несказанные, они все равно оставляют след, и в них столько мудрости и жизни, что я снова поражаюсь этом, восхищаюсь тем, сколько всего остается за "языковыми знаками", за молчанием и улыбками. И здесь я тоже не могу сказать всего. Всего, что наполняло и наполняет меня, просто потому что это невыразимо. Никакими словами. Ни на каком языке.
Одинаковое детство
Я родилась в 1989 году. Почти перед развалом Союза. Наверное, поэтому и детские воспоминания у меня - такие же, как у большинства. Черно-белый телевизор. Лепка пельменей с бабушкой в четыре руки. Детские площадки, скроенные из обрезков труб. Весенние, летние, осенние дни, проведенные верхом на деревьях, на крышах гаражей, в зарослях бурьяна, в оврагах и на берегах холодной быстрой реки. А зимние дни - в сугробах, на горках, на катке. Я помню вафельный батончик по рубль штука - покупала по дороге в школу. И кульки семечек - тоже по рубль - они почему-то было очень вкусные, такие сочные, большие. Я даже помню, как мама приносила продукты, взятые по талонам, помню, как Ельцин в новогоднюю ночь сказал свою знаменитую фразу про "я ухожуй". Мы - то поколение, детство которого было еще похожим, но уже разным. Еще ни у кого почти не было компьютера (с этим зверем я познакомилась у соседа-программиста, потому что мне нужно было что-то сделать по информатике в пятом классе, или мне выходил трояк, уже не помню). Еще не шибко разнилась жизнь, хотя, конечно, среди тех, с кем общалась я, она и не могла разниться - мы все были из равно небогатых постсоветстких семей. Эти воспоминания - общие, но единичные - объединяют нас. Я не сторонница ностальгии, и прошлое должно оставаться прошлым, но иногда все же тропки памяти разных людей сходятся слишком близко; будь то человек из северной столицы или из большого промышленного города на Урале, а может - из небольшого поселка, до которого письма шли две недели. Это удивительно. Но это сближает - и это прекрасно.