— Из полновесного серебра только рубли с полтинами чеканить и ими с иноземцами расплачиваться. А из оного мельхиора копейки, алтыны и гривны для наших земель и в них расчеты вести. И на рубли обменивать, если у купцов потребность будет с иноземцами расчет сделать. И порчей монеты сие считаться не будет, ибо обмен честный вести — много мельхиора на гораздо меньший вес серебра. Начеканить гривны по два золотника весом, их двадцать на рубль выйдет, в котором меньше шести золотников серебра. Как думаешь — принимать будут?!
— Удивляюсь, откуда ты такое знать можешь, — помотал головой Ромодановский, — но верю, государь, сколько раз сам убеждался в твоей правоте. Если обмен везде честный будет, а рублей много начеканить можно, ежели гривны с половинками оных наберем, то мельхиор твой люд принимать станет. Токмо где «никкель» взять прикажешь? Если у цезаря покупать начнем, то нам самим этой обманной деньги начеканить могут — всем в глотку расплавленный металл не зальешь, а ведь они монету худую у себя начнут делать и в наши земли привозить.
— Никель у нас есть, и много. На севере есть монастырь Печеньга — там искать нужно руду его, она с серебром схожа. И в тайне плавить! А людишек набрать из тех, кто «подменышу» верно служит — казнить их недолго, но зачем?! Они пусть пользу приносят до самой смерти, трудятся на благо державы — кормить до пуза будем, чай не Петербург на болоте возводить, польза изрядная выйдет. И для фальшивомонетчиков простора не будет — монеты достоинством мелкие, но тяжеленькие, если их мешком поменять на серебро, то подозрение сразу у твоих приказных появится. Тогда сам спрос сделаешь — откуда у них столько мельхиора…
Договорить Алексей не успел, в дверь вначале постучали, и на пороге появился рында. Громко доложил:
— Там конь твой пришел, государь. А с ним сотник с черкасами да твой советник Кикин, что от смерти спаслись!
Глава 8
— В сих воровских предприятиях моего брата участия принимать мы с тобой, Виллим, не будем! Ибо всем семейством на плаху возляжем, и за кого?! За «подменного царька», дикого и злобного нравом своим, европейскую одежду напялившего, но так татарином и оставшегося по своей натуре. Зачем выступать за того, кто к нам рачения не имел, кто мою жену, твою сестру, да и тебя самого, кнутом приказал выдрать!
Генерал Федор Балк, как всякий немец, родившийся в Московии, уже давно считал ее своей родиной, а потому реагировал на проблемы чисто по-русски. А ситуация сложилась паршивая — его младший брат в тайне перешел снова на сторону царя Петра, отказавшись от присяги молодому монарху Алексею Петровичу.
И тем самым поставил на грань жизни и смерти не только всех Балков, но их близких родственников, судьбы которых были переплетены со знатными дворянскими семействами. И что самое паршивое — так то, что узнай о его предательстве на Кукуе, то проблемы будут самые горестные, отнюдь нешуточные по последствиям.
Соплеменники отнесутся к ним очень плохо, ибо предательство бросает на жителей слободы подозрение и так крайне взволнованных переворотом москвичей. А ведь и патриарх может выступить с гневным обличением — и вот тут надо упредить события во чтобы-то не стало, и спасать семью, самому избавившись от паршивой овцы в стаде.
Жаль брата, но своя рубашка ближе к телу, как говорят русские!
— Скачи в Звенигород и скажи ему как шурин деверю чтобы арестовал заговорщиков и падал на колени перед царем! Если откажется, то арестуй его, не мешкая. А будет сопротивляться, то кричи «слово и дело»! Ежели оружием решит сопротивляться… То убей его!
Балк сделал короткую паузу, видимо решение далось ему нелегко — но закончил твердым голосом, будто сам шпагой лязгнул, выхватывая ее из ножен. Виллим наклонил голову в полном согласии. Выходку младшего Балка он безоговорочно осуждал, а ненависть к царю Петру его просто переполняла — поротой спиной запомнил царскую ласку за службу верную.
И жаждал мести!
Они с сестрой все просчитали — царица томилась без мужской ласки, ибо ее муж от постоянного пьянства и хворостей, что на него обрушились, к выполнению супружеского долга относился наплевательски. А его супруге он пришелся по сердцу — солдатская шлюха, ставшая царицей к величайшему удивлению всех европейских дворов. Там посчитали такой брак русского монарха прямым оскорблением, моветоном, нарушением вековых традиций и неписаных правил. Да и само русское боярство и дворянство было ошеломлено таким выбором Петра Алексеевича.