А вот драгуны лейб-регимента куда «пожиже» оказались — тех в плен полсотни захватили, причем добрый десяток перебежчиками явились, из эскадрона капитан-поручика Огнева, что уже в генеральском чине его охраной командовал. Причем ведь не раз и не два предупреждал и настаивал, только сам Алексей к его словам относился до сегодняшнего дня наплевательски. Потому жестокий урок и получил…
— А ты мне не государь, царевич! Ты супротив собственного отца, кто тебя на свет породил, и царя, коему сам присягал, пошел, измену совершив, а потому каин ты и клятвопреступник! Выблядок!
Кровавый плевок попал Алексею на ботфорт. На преображенца сразу же набросились стрельцы, вывернули руки — тот захрипел от боли, взвыл, пытаясь вырваться — но куда там, держали крепко. Второй гвардеец, окровавленная рука которого висела плетью, ничего не сказал, только всем своим видом показывал презрение к царевичу.
— Если человек клянется Божьим именем, а потом клятву свою нарушает — то кто он? Разве не клятвопреступник? А если такую клятву царь дает, а потом ее нарушает — то достоин ли он царствовать, и всем владети? А если он замыслил убийство собственного сына, на котором вины нет? Вся беда в том, что он встал на дороге выблядка, коего мачеха, что долгое время солдатской шлюхой была, прижила на стороне.
Алексей говорил спокойно, понимая, что его сейчас слушают десятки людей, что стали свидетелями этой сцены.
— Может ли такой человек, каин и клятвопреступник, сыноубийца и еретик, быть православным царем?! Ведь двадцать лет назад он подменил на престоле моего природного отца, и нами правит не царь, а подменыш!
— Что ты плетешь, выблядок?! Я царя Петра с детства знаю, в «потешных» служу с юности. Государь крестный отец моих деток, поместье мне дал, в походах с нами был, войска на битву водил! Да я за него кровь проливал, под Полтавой раны получил…
— Разве я тебя оскорблял, гвардеец?! А ты поносными словами лаешься! Заткните ему рот!
Преображенцу насильно всунули в рот тряпку — тот замычал, забился, но сделать ничего не смог. Алексей же шагнул вперед, прекрасно понимая, что если сейчас не найдет в свою защиту достаточно убойных аргументов, то его репутация может претерпеть ущерб…
Глава 6
— Ты все сказал сам, тебя никто за язык не тянул, христопродавец! И ранами своими не хвались, тут есть служивые, что отважней тебя сражались за землю русскую, державу нашу и веру православную! Давай их спросим, за что у них наградные медали, да сколько ран они получили?!
Алексей обернулся к столпившимся стрельцам, у доброго десятка он видел серебряные кругляшки медалей на ленточках. Подошел к прапорщику с седыми усами и одиноким «кубарем» в петлицах, отрывисто спросил:
— Поведай за что медалью награжден, и ран у тебя сколько?
— За баталию под Лесной, великий государь, и позлащеную копейку имею за Крымский поход князя Голицына. А ранен семь раз — и турками, и татарами, и шведами!
— В церковь ходишь к причастию?
— А как же, государь, грешен азм!
— А ты?
— Дважды ранен, царь-батюшка, — сержант с двумя «треугольниками» смотрел на Алексея преданными глазами, в которых плескалось море обожания, что государь отметил его своей дланью. — А медаль за победу над кораблями свеев у Гангута дадена — первым при абордаже на вражью галеру забрался! Вот крест святой!
— Говорите все, у кого медали за победы дадены — а то перед вами бахвалиться гвардеец только может али как?
— У меня медаль за Калиш! Ранен трижды!
— За победу у Васы!
— Награжден за Полтавскую баталию! Трижды кровь пролил!
— За Полтаву тоже — в ногу пуля попала, до сих пор хромаю!
— У меня также!
— И я сподобился!
— Четыре раза ранен! Татары плечо стрелой пробили! За поход на Азов пятью рублями награжден!
— А я червонным за взятие Казы-Керменя!
Алексей поднял руку, и выкрики стихли — все же в «стремянные» отбирали лучших из лучших, ветераны все.
— Все вы за веру и землю русскую сражались, а этот гвардеец за поместье, за то, что «подменный» царек его деток крестил и деньги пожаловал. Не за православие он воевал, а за царя, что наградами его баловал. Сам ведь сказал, а вы его слышали. Так ведь?!
— Слово сказано было!
— Слышали его!
— Ничего про веру нашу не сказал!
— Сам он христопродавец!
— Язык ему вырвать поганый!
Выкриков было много, пошли даже хулительные. Гвардеец замычал, задергался, лицо от напряжения покраснело — но его держали крепко, а через кляп он мог только мычать. Алексей же поднял руку, вновь добившись тишины среди стрельцов.