Но ведь и пастухи бросают сердца к ногам принцесс и королев.
Василий Андреевич любил Марию Николаевну не по-родственному, но уж столь высоко, что слияние на земле с возлюбленной было для него немыслимо. Душа рвалась в просторы вечности, к любви, от которой не дети, а свет.
Кружа по Москве, чтобы не явиться к Вельяминовым слишком рано, очутился он на Кузнецком мосту и как раз перед книжной лавкой Платона Бекетова.
Бекетов – гордость московской аристократии. Свою типографию он завел в пику купеческим, пораженным всеядностью, отсутствием вкуса, но все понимали: пика острием направлена в иное – в тиранию Павла! Ничего предосудительного, упаси Боже – политического – Бекетов не издавал, но вызовом казался сам поиск даровитостей. Вот и Василий Андреевич получил письменное приглашение посетить книжную лавку на Кузнецком. Визит он откладывал со дня на день: робость ела поедом. Со знаменитостями, как с красавицами, – ног под собой не чуешь, а в голове – пробка.
Однако ж время надо было убить, дотронулся рукою до двери, а дверь и распахнись! К изумлению Василия Андреевича, Бекетов опередил служителя, ходившего наверх с докладом:
– Жуковский! Я вас заждался. Читал «Мальчика у ручья», в журналах читал…
Провел в кабинет, открыл тотчас папки с гравюрами.
– Будем издавать «Пантеон российских писателей». В два тома, я это вижу, не уложимся. Николай Михайлович Карамзин обещал сделать подписи под портретами. Вот посмотрите; Иван Иванович Дмитриев. Только что принесли… – Радостью веяло от Бекетова. – Жуковский, ваш портрет тоже будет надобен. А где же рукопись? Мы хоть сегодня готовы издавать ваши сочинения.
С Бекетовым было как с Мерзляковым, с Тургеневыми. Василий Андреевич развел руками:
– Коли собрать в одно мои стихи и прозу – книги не получится. Хочу сделать много, а на бумаге выходит мало.
– Вы отменный переводчик! Я бы сказал даже, толкователь и соавтор того же Коцебу. Выбирайте для перевода по своему вкусу любое сочинение, пусть даже многотомное.
– Флорианов «Дон Кишот», – тотчас назвал Жуковский.
– Великолепно! Для молодого сочинителя такая работа равносильна курсу Сорбонны. «Дон Кишот» достоин издания самого превосходного, с гравюрами, с портретом Серванта. С богом, Жуковский! Вы начинаете с великого!
Веселый сердцем предстал Василий Андреевич перед Марией Николаевной. Она ждала его. Платье голубее незабудок. Его любимое. Голубое к голубым.
Мария Николаевна смутилась под его взглядом.
– Ты истинная Бунина.
Она взяла его за руки, усадила в кресло. Василий Андреевич тотчас поднялся.
– Я принес обещанное: новые стихи Карамзина.
Достал с груди листок.
В нем закипели благодарные слезы, вся его жизнь в этих двух строках.
– Господи! – прошептала Мария Николаевна. – Ты уже знаешь…
– Что я знаю?! – изумился Василий Андреевич.
– Помнишь игры наши в Мишенском… Как же я любила Гюона, хотя он был совсем дитя…
– Гюона?
– Ах, Васенька! Я поныне люблю единственного моего рыцаря… Гюона, Гюона! – Мария Николаевна закрыла лицо ладонями.
Василий Андреевич заметался по комнате.
– Тебе принести воды?
– Какой воды? Какой воды! Васенька, меня просватали. Я – невеста господина Свечина. Человека достойного, не бедного. Сразу после свадьбы мы уезжаем в Петербург.
Будто в люстре одну свечу оставили.
– Васенька, что с тобой?!
Он и сам не мог понять, что с ним, но тут распахнулась дверь в столовую.
– Николай Иванович приглашает, господа!
– Сегодня у нас семушка! – Вельяминов был само радушие и хлебосольство. – А всё наша сольца, любезнейший Василий Андреевич. Печерская семушка, отменнейшая.
Семга розовая, в перламутре. Во рту тает.
– Ты, Василий Андреевич, к начальнику-то, к Николаю Ефимовичу, по-сыновьи бы. Ты к нему по-сыновьи, он – отечески. Для аристократов Мясоедов – хлоп. Знаешь, какое у него прозвище-то?
– Не знаю, Николай Иванович.
– Пресмыкающееся животное! – Вельяминов хохотнул, подвигая Василию Андреевичу судок с икрой. – Каков засол!.. Прозвище подлое, да капиталец знатен. Николай Ефимович дома на золоте кушает… О Копиеве слышали?