– А кому содержать эти отряды? – спросили Кутузова.
– Я просил генерал-майора Белуху-Кохановского посчитать. Содержание одной сотни будет нам стоить 28 червонцами плюс серебром по два с половиною рубля на солдата. Деньги пойдут на крупу, соль, мясо… Платить будем летом, на зиму команды получат отпуск ради занятий домашними работами. Когда Турчанинов доложит о сформировании сотен и батальонов, нам нужно иметь наготове командный состав. Прошу сим делом озаботиться.
Когда Кутузов, отобедав, ушел, кто-то из офицеров пошутил:
– Глаз один, но глядит на все четыре стороны.
Михаил Илларионович в это время как раз доктору себя предоставил.
В тот же день он писал супруге:
«Я имею только время, мой друг, тебе сказать, что я здоров, кроме глаза, который отдыху не имеет и теперь в шпанских мухах. Детям писать, ей-богу, некогда. Боже их благослови…»
Рущук
Заботы Кутузова всегда были двух степеней: явные и скрытные.
Скрывать было от кого. Во-первых, от Петербурга: боялся вмешательства в военные дела императора Александра. И только во-вторых – от глаз противника.
За два месяца управления армией Михаил Илларионович похерил предписанное Петербургом кардонное расположение войск. Создал три крупные группировки. На правом фланге генерал-лейтенант Засс у Крайнова, на левом, в низовьях Дуная, генерал-майор Тучков 2-й. Тучков защищал Измаил, Браилов и преграждал отрядом флотилии вход в Дунай турецким кораблям. Центр армии был усилен гарнизонами Никополя и Силистрии. Крепость Силистрия, как и Никополь, была взорвана.
Маневрируя войсками, Кутузов перенес переговоры с визирем Ахмед-пашою из Рущука в Бухарест. Льстя туркам, в заседаниях участвовал сам, выигрывая время.
Никому не открывая замыслов, ни Барклаю де Толли, ни своему штабу, Главнокомандующий Молдавской армии построил в считанные дни два моста, через Дунай и через Ольту.
Прав был штаб-офицер, понявший, что единственный глаз Кутузова смотрит сразу на все четыре стороны. Уже первого апреля, только-только вступив в командование, Михаил Илларионович отправил письмо в Париж послу Куракину, уведомляя о своем назначении и с просьбой сообщать «известия обо всем, происходящем в Европе». Подобные письма полетели в Вену к графу Штакельбергу и в Петербург к канцлеру Румянцеву.
Визирь Ахмед-паша, собравший в Шумле под своим знаменем шестьдесят тысяч пехоты и конницы и сосредоточивший в Софии двадцатитысячный корпус Исмаил-бея, все еще не решался начать военные действия, а Кутузов уже знал: турок нужно ждать под Рущуком, и весьма скоро.
По донесениям послов, по письмам канцлера Румянцева Михаил Илларионович имел перед собою карту политических вожделений Европы и Турции.
От Швеции, где Наполеон посадил на престол своего маршала, веяло покоем. Король – не маршал, у короля иные заботы. Надежды Австрии на самостоятельность зависят от России. Вена – друг ненадежный, а всё – не враг. Наполеон о дружбе распинается в каждом своем послании к Александру, но, как сообщал канцлер, дружба Наполеона не от его расположения к государю, а от худых успехов французской армии в Гишпании и Португалии.
Что же до турок, Михаил Илларионович имел донесения из самой ставки визиря: советники Бонапарта представили Ахмед-паше план уничтожения русских дивизий за Дунаем, дабы вторгнуться в пределы Александровой империи и не только оттеснить северного соседа от Дуная, но при счастии вернуть Крым.
Приготовляя армию к отпору туркам, Кутузов отправил Барклаю де Толли свои наметки будущей кампании. Концепция этих наметок отвечала законам оборонительной войны.
«Может быть, что скромным поведением моим, – писал Кутузов, – ободрю я самого визиря выйти или выслать по возможности знатный корпус к Разграду или далее к Рущуку, и, если таковое событие пощастливится, тогда, взяв весь корпус графа Ланжерона и весь корпус Эссена 3-го, кроме малого числа, который в Рущуке остаться должен, поведу я их на неприятеля; на выгодном для войск наших местоположении… разобью я его и преследовать могу… верст до 25-ти без всякого риску».
Свой стратегический замысел главнокомандующий скрывал завесой тактических действий под Рущуком, еще только предполагаемых. Боялся, помешают. У царя в советниках Фуль, знаток военной истории, мыслитель-генерал, всю жизнь провоевавший в кабинете.