– Ну и что – р-раз! – передразнил Алеша. – Сашка у нас выдумщик.
– Пожалуй, надо попробовать! – Василий Андреевич посмотрел на Сашу. – И все-таки следы времен нам дано и видеть, и ощущать.
Поманил за собою мальчиков под обрыв. Смотрел под ноги и вдруг нагнулся.
– Закаменелость! – сказал Алеша.
– Отпечаток коралла. Мы живем на дне океана.
Саша встал на колени, перебирал камешек за камешком.
– Вот!
– Отпечаток аммонита. Даже перламутр сохранился. Хорошая находка.
Алеша полез вверх по обрыву.
– Только землю на нас сыплешь! – сердился Саша. Он отыскал осколок окаменевшей гигантской устрицы и два камня с отпечатками кораллов.
Алеша вернулся с нарочито-печальным лицом.
– Ты здесь ищи! – посоветовал Саша.
– А я и там нашел! – На Алешиной ладони лежала каменная пластина, на ней отпечаток какого-то растения.
– Пожалуй, это допотопная лилия! – определил Жуковский. Они сели на траву в тени черемушника. – Наши находки – следы времен несказанно далеких. Все сии печати поставлены природой миллионы лет назад. А вот каких-нибудь десять-двенадцать тысяч в минувшее – наша земля до Дона, до Азовского и Черного моря была заселена ариями. Арии испытали страшное бедствие, оледенение Земли. Отсюда они ушли в Индию.
– А следы найти можно?! – загорелся Саша.
Василий Андреевич улыбнулся:
– Можно. Но не в земле, а в нашей русской речи.
– В словах? – не понял Алеша.
– Язык самый надежный хранитель древностей. Слово «вече».
– Новгородское вече! – обрадовался Алеша. – Я знаю. У новгородцев была воля. У них не было крепостных. Весь народ приходил на вече и решал дела. Все были царями.
– Наш разговор о другом. – Жуковский смотрел на мальчиков с любопытством: Плещеевы воспитывают республиканцев. – Вяч – был богом ариев, богом слова. Значит, не все арии ушли в далекие теплые края. Вече – слово русское. Значит, мы родня ариям.
– Я – арий! – вскочил на ноги Саша.
– А я – скиф! – объявил Алеша.
– Тоже великий и загадочный народ. Народ млекоядец. Скифы питались молоком. Стало быть, не могли быть кровожадными. Скифия простиралась от Сибири и даже от Китая до Черноморского побережья, до Палестины. В Палестине был город Скифополь. Греки очень ценили философа Анахарсиса. А он был скиф.
– А чем были вооружены арии? – спросил Саша.
– Арии владели самым грозным оружием древности: колесницами. У них были копья, луки, топоры, сабли.
– А у скифов? – спросил Алеша.
– Скифы жили в седле. Их главное оружие – небольшой лук, поражавший цель на пятьдесят саженей, и еще акинак. Короткий меч… Сарматы удлиняли свои мечи и после долгого соперничества победили скифов.
– Тогда я буду сарматом! – сказал Алеша.
– Не торопись. Скифы сотни лет владели великими пространствами, а у сарматов история короткая.
– Все равно: я скиф и сармат! – решил Алеша.
– Пошли сражаться? – спросил брата Саша.
– Пошли луки сделаем.
– Только чур! Стрелять не друг в друга, – предупредил Василий Андреевич, – в цель. Я тоже сделаю себе лук. Я буду эфиопом.
Ненавистник Вольтера
Василий Андреевич остался один и в Холхе, и в Муратове. Екатерина Афанасьевна увезла дочерей в Орел. От веселья не было роздыха, теперь от самого себя.
Усаживался за писание «Владимира – Красное Солнышко», но пересказывать стихами былины, летописи Нестора – рука не поднималась. Однако ж привык чувствовать себя тружеником, рабом слова, бес славы подгонял его с пяти утра и до полуночи.
Увы! Вместо великого сочинялась галиматья. Теперь Василий Андреевич писал истинную галиматью, которая должна была затмить «коловратно-курьезное» и скачки груздочка по ельничку. Название новому сочинению дал вполне средневековое: «Елена Ивановна Протасова, или Дружба, нетерпение и капуста. Греческая баллада, переложенная на русские нравы Маремьяном Даниловичем Жуковятниковым, председателем комиссии о построении Муратовского дома, автором тесной конюшни, огнедышащим экс-президентом старого огорода, кавалером ордена Трех печенок и командиром Галиматьи. Второе издание с критическими примечаниями издателя Александра Плещепуновича Чернобрысова, действительного мамелюка и богдыхана, капельмейстера коровьей оспы, привилегированного ральваниста собачьей комедии, издателя типографического описания париков и нежного компониста различных музыкальных чревобесий, между прочим и приложенного здесь нотного завывания. Муратово. 1811 г.».
Писание галиматьи – смех на бумаге – вернул Жуковскому охоту к серьезным занятиям. Переводил «Оберона», коего ждал «Вестник Европы», и еще «Федона». О деньги, деньги!