«Единственное оружие, смертельное для Наполеона, – сказал тогда Барклай, – есть терпеливое, изнуряющее отступление в глубь страны. Чем дальше склады с продовольствием, фуражом и вооружениями, тем уязвимее армия. Вторую Полтаву Наполеону можно устроить где-нибудь на берегах Волги. Ни счастье, ни искусство не помогут полководцу, когда его войска начнут истреблять голод, мороз и болезни».
Александр, расставаясь с Барклаем, наградил его Владимиром II степени, произвел в генерал-лейтенанты.
Однако ж у Барклая среди русских генералов есть противники. Багратион, Кутузов, разумеется, Голицын и этот жуткий правдолюб Остерман-Толстой.
Остерман-Толстой, «переименованный Павлом» из генерал-майоров в статские советники, получил обратно свое генерал-майорство от Александра. Казалось бы… В войнах с Наполеоном являл чудеса храбрости, полководческой интуиции. И оказался главой военной оппозиции после Тильзита.
О, эти русские! В тот самый день, когда Барклай де Толли получил за финский поход генерала от инфантерии и был назначен военным министром, Остерман-Толстой подал в отставку, а свет вспомнил слова Ермолова. В сражении под Черновым, где дивизия Остермана противостояла самому Наполеону и отбила две атаки маршала Даву, Остерман потерял обоз. Но только потому, что арьергард Барклая почти бежал от французов. Тогда Ермолов и сказал: «Бой при Гофе не делает чести генералу Барклаю де Толли». Слова запомнили и повторили.
Итак, Барклай де Толли нехорош для русских, ибо не русский, шотландец, но сами-то чего стоят? Кутузов омерзителен угодливостью. В бытность генерал-губернатором Петербурга, он ни единого раза не возразил. Даже в том случае, когда возражение было весьма необходимо. А несчастье под Аустерлицем? Все говорят: Кутузова не слушали, Кутузова отстранили от командования. Но разве сей главнокомандующий поперечил хоть в чем-то? Возражал, но как? Потом уж выяснилось: гофмаршала графа Толстого подсылал: «Уговорите государя не давать сражения!» На что граф резонно ответил: «Мое дело соусы да жаркое. Война ваше дело».
У Александра разболелась голова, и тут появился флигель-адъютант:
– Ваше Величество, горит театр!
– Это что, подарок к Новому году?! Вот каковы последние часы 1811-го!..
Флигель-адъютант щелкнул каблуками, но сказать что-либо не решился.
Царь поехал на пожар. В театре шел французский спектакль. Директор Александр Львович Нарышкин в театре не был. Празднуя новолетие, давал, как всегда, роскошный бал.
Публика и актеры остались, слава богу, невредимы, но где-то на верхних этажах кричала женщина. Несчастную спас пожарник, спустил по веревочной лестнице.
Александр наградил смельчака рублем.
Народ царя узнавал, те, кто посмелее, поздравляли с Новым годом.
Пожар людям нравился, горело замечательно, пламя облака облизывало.
Царь слышал смешки:
– Французики погорели. Таким манером и Бунапарте ихний сгорит.
– Знамение!
– Знамение, – согласился Александр, отправляясь к себе: старый театр пропал, новый придется строить.
Царю было холодно: как знать, не в эти ли самые минуты посол князь Куракин поднимает в Париже тост «За нерушимую дружбу двух императоров».
Комета
Первого января 1812 года унтер-офицеры Перовский 1-й и Перовский 2-й несли дежурство в Зимнем дворце. Император Александр, императрица Елизавета давали новогодний маскарад. Почти всенародный. На маскарад получали приглашения не только князья, графья и бароны, но также чиновники средней руки, купечество.
Восторг исполнения столь важной службы уже через полчаса – а маскарад начинался в девять часов вечера – потускнел. Дежурство превратилось в испытание. Людей – толпы, жара, духота, но ворота на мундире не распахнешь.
– У меня от пота в сапогах хлюпает! – признался Василий Льву.
– Вот она какая, дворцовая служба! – шепнул братьям Дурново.
Он, счастливец, был среди приглашенных, поотирался в толпе, мелькнул перед глазами начальства – и домой!
– Говорят, как проведешь новогоднюю ночь, таким и весь год будет, – мрачно буркнул брату умеющий быть терпеливым Лев.
– Жарко, но ведь в Зимнем! – не согласился Василий. – Царя видели, царицу. А сколько генералов!