– Ах, генеральши вы мои, генеральши! – Михаил Илларионович поднялся, подал руку Катеньке: Николай Федорович, распоряжавшийся ужином, пригласил к столу.
– Папа! – вспомнила Елизавета Михайловна. – От матушки письмо. Просит тебя за племянника, Пауля Бибикова. Не возьмешь ли ты его в адъютанты?
– Приказы Екатерины Ильиничны исполняю не токмо беспрекословно, но и опережая оные. Я еще с дороги послал нашему молодцу вызов. Павел Гаврилович уже в майорах. Мне свои люди здесь весьма надобны. Через недельку, надеюсь, будет.
Сели за стол и услышали соловья.
– Это вместо музыкантов! – обрадовался Николай Федорович.
Кутузов отбил пальцами дробь.
– Вот она, моя музыка.
– А матушка, должно быть, каждый день в опере! – у Лизоньки в голосе прозвучала обидчивая зависть.
– Екатерина Ильинична нынче увлечена трагедиями. Покровительствует блистательной госпоже Жорж. Эта Жорж даже государю вскружила голову.
– Папа! Жорж действительно – одно из чудес нашего времени. Я была только на двух ее спектаклях. Это незабываемо. Я знаю, Жорж у мама в ближайших подругах, но не забыты и Боргондио, и танцор Дююр.
– Не из рода, а в род. Братец Василий Ильич у государыни Екатерины Алексеевны был дважды директор, театра и театрального училища…
– И у Гаврилы Ильича театр, свой собственный. Да нет, даже два театра – на Пречистенке и в Гребневе. А какой у него оркестр! Какой хор! Между прочим, Московским сводным хором руководит дядюшкин человек Данилка Кашин. Композитор.
– Ну а я разве не театрал? – поднял брови Михаил Илларионович. – Мой театр, правда, иного свойства.
– Да ведь так и говорят: театр военных действий, – поддержал тестя Хитрово. – Позвольте, кстати, полюбопытствовать, какие отношения у вас, Михаил Илларионович, складываются с новым визирем Ахмед-пашой?
– Ахмед-паша мне очень помогал в Стамбуле. У нас с ним были отношения самые приятельские. На сие приятельство я денег не жалел.
– Полагаете, визирь пойдет на мирные переговоры?
– Придется в этом убедить моего друга. – Михаил Илларионович усмехнулся. – Я жду двух купцов из Тырнова, а друг мой тоже прислал своего тезку Ахмед-агу. Просит допустить к Пехлеван-паше, в Рущук. Я дал разрешение, сейчас это возможно. Перемещениями войск займусь по сухим дорогам. Самого же Ахмед-пашу я поздравил с возвышением в ранг первых особ Оттоманской империи. Помянул, разумеется, о нашем давнем знакомстве… Господи! Девятнадцать лет с той поры минуло! Сетую в письме на несчастные обстоятельства, разделяющие наши государства, и весьма налегаю на испытанную временем дружбу. Она-де находится в противоречии с тем усердием и той верностью, которые мы оба должны чувствовать к нашим августейшим монархам.
– Прекрасный ход! – оценил Николай Федорович.
– Я вот о чем прошу озаботиться дипломатический корпус. Если переговоры начнутся, а я думаю, Ахмед-паша не решится на немедленное нападение, – вести их нужно будет здесь, в Бухаресте, подальше от расположения наших войск.
Говорили на французском языке, переходя на немецкий. Катенька с детства привыкла к немецкому, но она вдруг попросила:
– Дедушка, скажи мне что-нибудь русское. Я учу с мамой русский. Нам ведь скоро придется ехать в Петербург.
– Изволь! Вот тебе русская загадка, – сказал Михаил Илларионович по-немецки, а саму загадку по-русски: – Летит – молчит, лежит – молчит. Когда умрет, тогда заревет.
Катенька сдвинула бровки, видимо, не поняла. Перевел загадку на немецкий.
– Дедушка, это что-то сказочное. Это – мистика.
– Это – снег! – улыбнулся Михаил Илларионович. – Сегодня по русскому календарю Родион-ледолом и еще Руф. На Руфа дорога рушится. В России-матушке ручьи бегут, льды по рекам несет, а здесь – теплынь, соловьи.
– Дедушка! Как ты думаешь? Если жить в Зимнем дворце, зимы можно даже не увидеть? Этого ужасного русского холода? – Личико у Катеньки стало озабоченным.
– В Зимнем можно зиму переждать, – согласился Михаил Илларионович. – А если не подходить к окнам, то и не увидеть. В Зимнем к тому же есть внутренний сад, где цветы круглый год. Но зима, Катенька, чудо. Русское чудо. Зиму русские люди любят, и особенно, думаю, крестьяне. Зима дает мужику передых от работы. Все сказки, все песни русские зимой придуманы, на теплой печке.
– Зима румянит, – сказала дочери Елизавета Михайловна.
– Ах, вон как! – И Катенька дотронулась пальчиками до своих щек.
Заботы
Кутузов за первую неделю командования составил о себе в штаб-офицерах, сторонниках Ланжерона, представление как о начальнике бумажном, сторонящемся непосредственных армейских дел. Уже порхали с губ на губы иронические тонкие улыбки. Уже окрестили «миротворцем» и «турколюбом», а тут как раз прибыл из Петербурга юный Бибиков, коего генерал тотчас взял в адъютанты. Родственника поближе к себе, подальше от войны, от солдат.