– Ох, на улице и вовсе сущий Карачун настал, – вернулась боярыня с охапкой заиндевевших, дышащих холодом поленьев. – Уши, ако береста, сворачиваются!
– У нас в тереме, верно, постель тоже заледенела, – потупив взор, тихонько сказала Анастасия.
– А и бог с тобою, – вдруг решилась Ульяна Федоровна. – Чего теплу пропадать? Обернись наверх, одеяла принеси. На них заместо перины ляжем.
– Сей миг, матушка! – обрадовалась девушка.
Она быстренько выкатила из печи уголек, запалила от него хвощовую свечу, выбежала из людской. А когда вернулась, неся на плече пухлые перьевые одеяла, боярыня уже успела сдвинуть к печи, плотно составив, четыре лавки. Коли в доме никого – так чего тесниться?
– Дверь входную проверь, пока свеча не погасла, – принимая одеяла, сказала Ульяна Федоровна.
Анастасия кивнула, быстрым шагом пробежала до сеней, потрогала тяжелые засовы, вернулась назад. Там ее уже ждала просторная постель, залитая алым светом из полыхающей топки. Было в этом что-то сказочное, пугающее и завораживающее.
– Матушка? – неуверенно спросила Настя.
– Иду, иду! – отозвалась из-за двери Ульяна Федоровна. – Про подушки-то забыли!
Боярыня появилась в людской, бросила подушки в изголовье, зябко передернула плечами.
– Морозит к ночи, матушка?
– Вестимо, выстуживает, – согласилась женщина, вытянула из связки еще пару поленьев, метнула в топку. Подумала и подбросила еще. – Мыслю, не осерчает Григорий Юрьевич, коли тепло сбережем. Давай укладываться.
Боярыни Кошкины сняли сарафаны, в рубахах забрались на расстеленное одеяло, прикрывшись вторым. Впрочем, вполне можно было обойтись и без него. В топке опять загудело пламя, жарко дыша наружу, играя алыми отблесками на сооруженной наскоро постели. В этом уютном свете пламени, в тепле и сытости Анастасия заснула почти мгновенно.
Ей было хорошо, покойно. Девушка ощутила себя почти счастливой – и в видении ночном она тоже стала совсем иной, не то что наяву. Не безродной бесприданницей – а княгиней знатной, в белой шубе соболиной и шапке из бобра, с оплечьем жемчужным и в сарафане с самоцветами. И персты все от колец сверкали. На возке белоснежном прямо в Кремль она вкатилась, полог медвежий откинула, из саней на площадь из плашек дубовых вышла, по ступеням в храм Благовещенский взошла…
И было пусто окрест – ни единой души живой и ни единого шевеления. Двери же сами собою распахнулись – а на ступенях оказался он, сам Великий князь, что уж месяц к службе не выходил, в ферязи красной, да с золотом, в шапке песцовой, в поясе самоцветном. Увидел княжну-красавицу белую и прямо ахнул весь, руки ей протянул, к поцелую склонился. От радости екнуло сердце Настеньки, ослабела она чуть не до беспамятства, охнула… и проснулась.
Печь, видно, давно прогорела – топка была закрыта, вьюшка задвинута. Однако в людской все равно оставалось еще тепло, если не сказать жарко. Боярыня сладко потянулась, спросила:
– Матушка, а какой сегодня день?
– Воскресенье, Настенька. Надобно в церковь собираться.
– Зачем? – Девушка перекатилась со спины на живот. – Ивана Васильевича как на царствие венчали, так он более на людях и не показывается. Да и до того цельный месяц к службе не приходил.
– Что нам до государя? – придирчиво рассматривала одежду Ульяна Федоровна. – Мы же не на него смотреть ходим, а себя показывать.
– Он самый красивый на свете, матушка, – сладко потянулась Настя. – И лицом ладен, и телом крепок, глаза прямо яхонты! Как небо чистые.
– Ох, много ты видела глаз этих от придела дальнего!
– А он на меня, матушка, смотрел! И как смотрел… – Девушка зажмурилась и вновь, словно наяву, представила себе облик юного государя, его голубые глаза, его улыбку. Вновь затрепетало сердечко, и пробежало по телу волнительное тепло.
– Нашла чего вспоминать, – тряхнула шубу боярыня. – Он и на кота у крыльца, вестимо, смотрит. Много коту от того пользы?
– Нет, матушка, он на меня не так смотрел! Я же чувствовала! Ах, если бы он со мною поздоровался, беседу завел… – мечтательно ответила девушка, не открывая глаз. – Я бы ему точно по сердцу пришлась!
– Для бесед у него княжон знатных в достатке, – фыркнула Ульяна Федоровна. – А кто Иван Васильевичу по сердцу, о том приказ иноземный побеспокоится. Посольский то бишь. Государи, милая, не по сердцу, а по надобности державной женятся. Ты одевайся давай, чего разлеглась?
– А сны на воскресенье сбываются, матушка? – Настя села на краю постели, потянулась к теплому сарафану.