— Чего тебе, бабушка?
Шмыгнула карга носом, гляделки свои тусклые скосила:
— Да вот обронила я зеркальце. Битый час хожу, ищу, чуть не падаю… Спасибо тебе, государыня-царица, что сыскала пропажу, а не то уходилась бы я до смерти.
И в ноги Миле поклонилась — с охами да ахами, с всхлипами да стонами.
Тут бы вопросом задаться, откуда у оборванки такая вещица непростая и кто вообще нищенку в царский парк допустил. Но во сне Миля ничего с собой поделать не смогла и, как бы жутко ни было, кинулась старуху поднимать да успокаивать. И находку свою лично в уродливые клешни вложила.
Поднесла старуха зеркало к самому носу, вроде как убедиться — то ли.
А что дальше приключилась, Миля понять не успела. Застило ей глаза поволокой, ломота во всё тело вступила. А как взор прояснился, обнаружилось, что место старухи заняла юная красавица в одеяниях богатых.
Миля же… А что Миля? Одежда её обветшала и клочьями повисла, кожа тёмной стала и морщинистой, пальцы скрючились, спина согнулась.
— Что со мной? — пролепетала Миля и голос свой не узнала: скрипит, как телега несмазанная, блеет, как овца немощная.
А красавица зеркало в широкий рукав сунула, брови соболиные нахмурила да как крикнет:
— Стража!
Выскочили невесть откуда воины в малиновых кафтанах:
— Что случилось, государыня?
Стала было Миля объяснять, но у ведьмы, что из старухи в красавицу обернулась, голос был звонче, бойчее, враз Милино бормотанье перекрыл:
— Возьмите эту босячку сумасшедшую и бросьте в узилище подземное! Она к нам сад без спроса пробралась, царицей себя величает, а меня самозванкой, да ещё убить грозится. Заприте её в темнице навеки вечные! Пусть сгниёт да сгинет в мешке каменном!
Кинулась Миля спорить, да кто ж оборванке поверит? Схватили стражники её за руки, повели к башенке расписной. Снаружи-то башня весело смотрится, сказочно, а каково там внутри?..
Миля тихо идёт, не упрямится, и вот стражник один другого спрашивает:
— Что это матушка-царица на нищенку убогую взъелась? Прежде бы пирожком угостила да серебром подарила, а тут — в темницу на веки вечные! Не по-людски это.
Другой в ответ плечами пожал:
— Велено в темницу, значит, в темницу. Посидит малость, в разум придёт… А там видно будет, — и товарищу подмигнул.
На этом Милин сон оборвался. Она ведь об интересном просила, а какой интерес в тёмном узилище сидеть да о судьбе своей горькой печалиться? Так что остаток ночи у Мили без сновидений прошёл, а утром увиденное показалось ей далёким и не особенно важным. Ясно же, что это её подсознание рассказ Ярилкин на свой лад переработало.
Как проснулась Миля, сей же час голод лютый ощутила. Велела костру разжигаться да каше вариться, а сама пока за сухари принялась.
Сухари здешние лёгкими были да хрусткими, грызть их — одно удовольствие. Хрустела Миля и невольно раздумывала, отчего в лице красавицы-царицы её, Милины, черты с другими смешались — чужими, но будто бы знакомыми, и почему злая ведьма-старуха на добрую бабку-травницу из деревни походила. Может, потому что в жизни Миля других ведьм не встречала?
* * *
После завтрака нырнул Ярилка обратно в бочку, и поехали они с Милей дальше. По дороге завёл щук серьёзный разговор:
— Ты, Эмилия, меня от погибели спасла, и за это я тебе век благодарен буду. Но коли хочешь впредь дар чудесный от меня получать, знай вот что: невместно людей памяти лишать. Щучье веление многое исполнить может. Но всякой силе предел положен. Нельзя человеческую природу изменять. Захочешь, допустим, злодея к добру направить, из лучших побуждений, или любовь внушить холодному сердцу, или вот, как ты, — память отнять. Вроде пустяк. Что тут дурного? А только три таких желания загадаешь, и пиши пропало: ко злу обратишься, назад не воротишься. Таков закон волшебства.
Задумалась Миля — и что возразить, не нашла. Правильный закон. Не хотела бы она на месте того очутиться, кому память стёрли или чувства подменили. Быть собой — первейшее право личности, даже дурной и глупой, и преступно на право это посягать.
Затем её мысли дальше двинулись, и родился у Мили вопрос:
— Вот ты — волшебный щук. Всем желания исполняешь...
— Не всем, только добрым людям.
— А откуда известно, что человек — добрый? Вот я, допустим, не добрая, не злая — самая обыкновенная.
— Это ты себе цены не знаешь, — усмехнулся Ярилка. — А добрый человек или нет, выяснить легче лёгкого. Попросил я тебя не губить мою щучью жизнь, отпустить обратно в речку, ты и отпустила, сжалилась. А могла бы торг начать: мол, какая мне от этого выгода? Или просто на уху порубить, потому как лучше щука в котле, чем посулы несбыточные, хоть в небе, хоть на земле.