Меншиков, посмеиваясь завел кобылку в конюшню, сразу отметив, что печь расположена так, чтобы пламя было полностью закрыто. Заслонки не было, и это не позволяло держать тепло, в конюшне было прохладно, но и задохнуться лошадям было проблематично. Саша же пошла в дом вслед за Тихоном. Шла она довольно робко, жизнь в изгнании приучила гордую и когда-то не лезущую за словом в карман княжну к смирению и боязни, что может быть еще хуже, чем уже с ними произошло.
В просторном холле на нее сразу же обрушилось тепло, и Саша сняла шаль, прикрыв глаза.
— Ох, ты же, княжна, — Саша приоткрыла глаза и увидела, как в арке выхода из холла стоит, приложив руки к объемной груди весьма дородная женщина. — Кака худенькая-то. в чем душонка держится?
— Тетка Нюра, ты ли это? — Саша почувствовала непрошенную влагу на глазах. — Я помню, как ты нас с Шуркой гоняла полотенцем, когда мы пытались сладости утащить, кои еще даже не готовы были.
— Ох ты же, горемычная моя, — кухарка всплеснула руками. — А здесь с Тихоном, да с Ксюхой обитаем. Ксюха-то замуж вышла за Кирюшку, что на Долгорукинских конюшнях за лошадьми ходил. Вольный он, вот и прибился к нам. Ну а, когда вас силой увезли, нам сказано было сюда поезжать, да дом в порядке хранить. Токма говорили, что Андрей Иванович Остерман на него глаз положил. Но его быстро окрепший государь скинул на землю из-под облаков. А нас так никто и не тронул. И деньги аккурат на содержание дома приносили. Но ты не сумлевайся, Кирюха грамоте обучен, он все книги расходные вел, ни копейки себе не забирали мы. Жили с огородов. Коровку вот завели, чтобы, значица, молочко всегда свеженькое было. И вот видимо не зря. Тебя, голубку, токмо молочком и надобно теперь кормить, чтобы налилось все, женихам на радость.
— Ох, тетка Нюра, мне бы раздеться где, да ванну налить, дабы вымыться как следует. В государевых хоромах как-то боязно было, все быстро делали, а так хочется в горячей водице полежать. Так давно я не купалась.
— Так ведь, иди, голубушка. Счас Тихона кликну, он тебе горячей водицы мигом натаскает, — и тетка скрылась в коридоре, зовя куда-то запропастившегося Тихона. Саша же направилась прямиком к лестнице, и начала медленно подниматься. Она также как и брат никогда не бывала в этом доме, но слышала, что еще царь Петр выбрал его для различного рода увеселений, иногда и срамных, и отец принимал в этих беспутствах самое непосредственное участие. Вот поэтому его детям вход в этот приют греха был закрыт. Но что делать, коли это поместье — единственное, коим им разрешено пользоваться. Саша вздохнула. Положа руку на сердце, она была рада и этому дому, вроде бы и небольшому, но по сравнению с тем, в котором она жила в последние годы — настоящим хоромам. Поднявшись на второй этаж, Саша принялась заглядывать в каждую комнату, в надежде понять, которая из них будет ее убежищем. Она быстро определилась, выбрав себе комнату, ровно посредине. Войдя в нее, она сняла телогрейку и повесила ее на стул. Там же примостилась шаль. Уже давно Саша отвыкла от привычки бросать свои вещи на пол, чтобы кто-то из холопок их подобрал, почистил и повесил на место в гардеробной. Да и мало у нее сейчас одежды, чтобы расшвыриваться ею направо-налево.
— Тук-тук, — мужской голос сопровождался постукиванием по дверному косяку. Саше резко обернулась и увидела молодого подпоручика, стоящего в дверях. — Разрешите представиться, Семен Голицкий, младший адъютант при канцелярии его императорского величества.
— Мне, я полагаю, представляться не нужно? — вопреки всему голос бывшей княжны звучал ровно и холодно.
— Нет, не нужно, — Голицкий разглядывал Сашу, останавливая взгляд на ее поношенном, но, хотя бы чистом платье. Это было так унизительно, что щеки у нее вспыхнули, а к глазам подкатили непрошенные слезы, который удавалось сдерживать лишь силой воли. — Не надо меня ненавидеть, — Голицкий примирительно поднял руку и улыбнулся краешками губ. — Я вовсе не виноват в ваших с братом злоключениях.
— Зачем ты пришел? Словно следом всю дорогу крался, потому как нашу Белку даже без лошади догнать и обогнать можно, — Саша устало повела плечом. Как же муторно. А ведь она прекрасно помнила то время, когда не только такие вот подпоручики, а люди куда значимее, боялись не то слово сказать.
— Ну вот опять, — Голицкий покачал головой. — Александра Александровна, лучше уж скажи, куда сундуки складывать?
— Сундуки? — Саша моргнула. — Какие сундуки?
— С одежкой вашей, кою не позволили брать с собой. Государь говорит, что ему она ни к чему. А хранить дольше — дать прекрасный прокорм для моли и мышей, а эту дрянь на складах ему разводить ой как не охота. — Саша молчала, глядя на него расширившимися глазами. Подождав минуту и поняв, что с хозяйки ничего путного не добиться, Голицкий покачал головой. — Понятно. Я внизу оставлю тогда, сами разберетесь.