Я немного увеличил щель. Комната была слабо освещена лампой в одну свечу В секторе обзора людей видно не было. Я прижался к щели лицом и, как мог, осмотрелся. Удивительно, но ничего необычного вроде разбросанных вещей и предметов обстановки на полу не оказалось.
Чтобы увидеть кровать, которая стояла у тыльной стены, мне пришлось открыть дверь еще шире. Она в этот момент явственно заскрипела, и Марья Ивановна снова застонала. Теперь, когда я был рядом, в трех шагах от места преступления и практически в комнате, женский стон ударил по нервам так, что я едва не бросился ее спасать без всякой подготовки. Только в последний момент мне удалось совладать с эмоциями.
На всякий случай оглядев пустой коридор, который был достаточно освещен из комнаты, я приоткрыл дверь еще сантиметров на десять. Теперь можно было просунуть голову внутрь и, наконец, понять, кто пытает бедную женщину. Я встал так, чтобы случайным неловким движением не обнаружить себя раньше времени, и заглянул в комнату.
Удивительно, но и теперь никаких следов присутствия разбойников видно не было. Комната была слабо освещена, но рассмотреть аккуратно уложенную на креслах и стульях одежду я смог. Саму Марью Ивановну видно не было, кровать стояла спинкой к дверям, и она заслоняла вошедшему обзор на саму постель.
У меня мелькнула мысль, что я с нападением погорячился, и Марья Ивановна или заболела, или стонет во сне. Однако новый стон, еще более жалобный, чем прежние, опроверг такое предположение. Во сне так не стонут! Он же заставил меня рискнуть и войти в комнату. Теперь, сделав всего два шага в сторону кровати, я увидел все!
Увы — это не братец Поликарп заставлял стонать бедную женщину, причина была совсем в ином. Бедную женщину отнюдь не пытали, а мучили иным, более традиционным способом.
— Ах, Жан, какой шарман! — неожиданно отчетливо произнесла моя спутница, но в противоречии такому оптимистичному заключению, опять застонала так болезненно, что у меня по коже невольно побежали мурашки.
Имя Жан разом в моей голове совместилось с образом степного помещика Ивана Ивановича. Напряжение прошло, осталась только злость неизвестно на кого, за то что я так глупо купился.
Осторожно ступая, я оставил влюбленных в покое и вернулся в свой номер. Однако редкие, но не прекращающиеся стоны явственно слышимые из-за стены, мешали спать, и я начал сердиться. Конечно, никакой ревности к Ивану Ивановичу у меня не было, возможно, только слегка ущемленное чувство собственника, вернее, вожака стаи, которого ввели в заблуждение. И не мешай возлюбленные мне спать, вероятнее всего, судьба этих людей сложилась бы по-другому. Теперь же раздражение все усиливалось, и я начинал сердиться на шустрого Рогожина, так быстро забравшегося в койку к бедной девушке.
Кончилось это тем, что мне в голову пришла нестандартная идея слегка приколоть героя Курской губернии. Кроме того, что прикол сулил неплохое развлечение, он помогал мне решить сложную проблему, что дальше делать с сестрой разбойника.
Пока Марья Ивановна мне особенно не мешала, но если удастся узнать, куда увезли Алю и уехать за ней, то неминуемо встанет вопрос, что делать с этим беззащитным созданием. Теперь же, в связи с новыми обстоятельствами, я вполне мог пристроить ее если и не в хорошие, то в желанные ей руки.
Как только сложился план операции, настроение у меня разом улучшилось, сон прошел вовсе, и я не медля принялся воплощать его в жизнь. Первым делом я сходил в столовую и без разрешения позаимствовал у фрау Липпгарт роскошный канделябр на шесть свечей. Теперь света хватало, чтобы ярко высветить гнусные сексуальные домогательства господина Рогожина.
Не нарушая сон пансионеров, я вернулся к себе, опоясался саблей, взял в правую руку пистолет, в левую канделябр и без былых предосторожностей вошел в комнату Марьи Ивановны.
Явление второе оказалось во много раз эффектнее первого. Теперь сладкая парочка, несмотря на свою большую занятость, не смогла не обратить на меня своего внимания. Правда Марья Ивановна ограничилась только тем, что отчаянно взвизгнула и попыталась прикрыться простыней, а вот Иван Иванович, был поражен моим появлением в самое сердце и вскочил с кровати, как молодой боец при команде «в ружье».
— Это вы! Как вы посмели войти! — воскликнул он, пытаясь за наглостью скрыть свой испуг и провокационно выдающую его вину торчащую часть тела.
— Милостивый государь, — не отвечая на прямо поставленный вопрос, проговорил я, целясь ему в лоб из пистолета, — вам придется объяснить, что вы делаете в такое время в комнате моей родственницы!
Аргумент, направленный в лоб бедного помещика, был такой весомый, что Иван Иванович предпочел не возмущаться, а попытаться выкрутиться из щекотливой ситуации.
— Я, милостивый государь, зашел к Марье Ивановне совершенно случайно, по ошибке, — заблеял Рогожин. — Проходил мимо и ошибся дверями.
— И не заметил, что в постели лежит честная благородная девушка? — подсказал я.
— Именно, совершенно не заметил! — совсем поглупев от ужаса перед наведенным дулом, затараторил коварный соблазнитель.
— И случайно лишили ее невинности, а нашу семью чести?!
— Нет, нет, у нас ничего не было! — воскликнул пойманный за… ну пусть будет, руку, растлитель.
— Да? Так-таки ничего? — почти поверил я, опуская вниз канделябр. — А это что у вас такое! Вы мне лжете, сударь, вы опозорили нашу благородную фамилию, и это оскорбление вам придется смыть кровью!
— Маша, скажи ему! — взмолился бедный Иван Иванович. — Князь, я просил у Марьи Ивановны ее руки, и она согласилась! Мы теперь с вами родственники!
— Мария, это правда? — строгим голосом спросил я обесчещенную девушку, слегка прикрытую скомканной простыней.
— Да, Хасбулатик, — довольно спокойно подтвердила она, — Иван Иванович предложил мне руку и сердце. Я согласилась!
— Ну, если вы решили повенчаться, тогда совсем другое дело, — начал оттаивать я. — Завтра же пойдем в церковь.
— Но как же, ведь так не принято, — задним числом испугался помещик, — зачем так торопиться!
— Вы опять за свое! — возмутился я.
— Мы только обручились, еще даже не говорили о приданном!
— Я дам вам в приданное за Марией Ивановной вашу собственную жизнь! — предложил я.
Однако, как только вопрос коснулся денег, Иван Иванович забыл и о том, что стоит посередине комнаты совсем голым, и даже о ценности самой своей жизни.
— Это, князь, будет не по-княжески и неблагородно! Виданное ли дело, совсем не давать приданное. Мы что, нехристи какие!
Что касается «нехристей», в отношении меня он попал в самую точку, но я уже задался целью выдать за него Марью Ивановну, вошел в кураж и был готов на компромисс. Потому теологический спор не поддержал.
— Марья Ивановна скоро получит в наследство прекрасный постоялый двор с земельным участком в половину десятины вблизи нового шоссе на Царское село. Кроме того, тысячу рублей ассигнациями,
— Пять! — перебил меня жених.
Марья Ивановна, не ожидавшая такого быстрого решения свой судьбы, как и жених, забыла, что совсем не одета, и села в постели, переводя оторопелый взгляд с «родственника» на суженного.
— Две! — парировал я.
— Меньше четырех не возьму! — гордо заявил Рогожин.
— Три, моя последняя цена! — уперся я.
— Согласен на три с половиной! — недовольно уступил Иван Иванович.
— Хорошо! Только венчаться с утра. А теперь, дамы и господа, можете продолжать, только без стонов, а то весь пансион разбудите.
Теоретически устроив судьбу сестры разбойника, я с чувством выполненного долга отправился спать. Не знаю, что дальше происходило в комнате невесты:
Однако стоны за стеной больше мне не мешали, и до утра ничто не нарушило покоя мирной обители.
За завтраком жених и невеста выглядели усталыми и стыдливо прятали глаза. Меня, честно говоря, такие нежности и условности не волновали. Однако Марья Ивановна думала по-другому, и когда я ушел к себе, явилась выяснять отношения.