После службы сестры отправились в трапезную. Гостям, которых оказалось около тридцати человек, были накрыты отдельные столы в том же помещении, только через широкий проход, так что миряне и монахини близко не соприкасались.
Владимирский Всехсвятский монастырь был общежитский. Это значило, что монахини не имели личной собственности и питались не порознь, а все вместе. Стол оказался не просто скромный, а скудный. Однако никто не кривился, и отъевшиеся барыни добросовестно поглощали пустую кашу, видимо приобщаясь к аскетизму праведников.
После завтрака я подошел к Полибину. Мы поздоровались, и я спросил, виделся ли он с теткой.
— Нет, она больна и не выходит из кельи. Я написал ей записку, и она обещала меня принять, — ответил он.
— А не сможете ли вы меня с ней познакомить?
— Могу, а зачем вам?
— Мне сказали, что здесь в послушницах моя подруга. Мне очень нужно с ней увидеться.
— Коли так, извольте. Думаю, тетка в такой малости мне не откажет.
Кроме меня и Александра дел к игуменье ни у кого не было, и мы пошли с ним вдвоем. Жила настоятельница в большой келье, скорее напоминавшей кабинет, хотя здесь же была и застеленная лавка с тощим тюфяком, и большой иконостас.
Навстречу нам поднялась невысокая, коренастая женщина с выразительным волевым лицом, Никаких признаков романтической грусти на нем не было. Она больше напоминала успешную руководительницу средних лет, замороченную непрерывными делами. На племянника мать Фетисия, так после пострижения, звали настоятельницу, взглянула ласково, но без особой нежности.
Мы по очереди поцеловали у нее руку, она перекрестила нас и приложилась ко лбу племянника губами.
— Служишь? — спросила матушка, хотя по форменному платью Полибина это было понятно и так.
— Служу, — констатировал он.
— Похвально. А кто эта барышня, не невеста ли твоя?
Александр замялся с ответом, и я поспешил вмешаться в разговор:
— Нет, матушка Фетисия, мы к вам по другому делу.
— В послушницы проситься хочешь? — догадалось она.
Мысль была хорошая, но я пока не был готов к службе господу, даже в женском монастыре.
— Нет, матушка, это не моя планида, — витиевато ответил я, — мы с господином поручиком хотим сделать пожертвование вашему монастырю.
Такой неожиданный поворот разговора игуменью, видимо, заинтересовал, она с большим интересом посмотрела на меня.
— Да, тетушка, — вмешался в разговор Полибин, — к нам попали разные ценности, которые мы не можем оставить себе и хотим отдать на какое-нибудь богоугодное дело.
— Похвально, но загадку не пойму. Что за ценности и почему вам они не нужны? Никак ты разбогател? — спросила она племянника.
— Не то что разбогател, — начал говорить Александр, — только так получилось. Они нам не принадлежат, и мы не знаем, что с ними делать, — он запутался и неожиданно замолчал.
— Мы случайно нашли разбойничий клад с золотыми и серебряными предметами, ну, там посуда, старинные блюда и украшения, — поспешил я ему на помощь, — и подозреваем, что они были нажиты грабежом. Потому и решили передать их на богоугодное дело в какой-нибудь монастырь. Поручик рассказал, что у него тетушка настоятельница, и мы привезли их вам.
— А кто это вы? Ты, барышня, и Саша?
— Нет, матушка, нас шесть человек. Они все здесь у вас в обители.
Лицо игуменьи смягчилось.
— Что же, деньги нам нужны на строительство богадельни. Хвалю за благое дело. И велик клад?
— Я поднять могу, а вот Елизавета Федоровна вряд ли, — оценил стоимость сокровища Полибин.
Такая своеобразная оценка заставила игуменью улыбнуться.
— Хорошо, идите к себе, я пришлю сестер, они заберут пожертвование.
— И еще, тетушка, у Елизаветы Федоровны в монастыре находится подружка. Нельзя ли им свидеться.
— Кто такая?
— Я не знаю, под каким она у вас именем. В миру ее звали Алевтиной.
Судя по выражению лица, это имя ничего настоятельнице не сказало. Пришлось чуть больше приоткрыть карты:
— Ее недавно привезли из Петербурга…
— Вот ты о ком, — нахмурилась мать Фетисия и холодным тоном распорядилась. — Ты, Саша, иди к себе, а мы с твоей знакомой поговорим накоротке.
Полибина такая быстрая смена теткиного настроения удивила, но он ничего не спросил, поклонился и вышел из кельи. Мы остались с игуменьей вдвоем. Она искоса посмотрела на меня, встала и прошлась по комнате. Я остался на месте, следил за ней взглядом.
— Вы, барышня, если не ошибаюсь, переодетый мужчина?
От неожиданности я вздрогнул и посмотрел на матушку круглыми глазами.
Она остановилась напротив и разглядывала меня в упор.
— Вы еще в таком возрасте, что можно легко обмануться, кто вы, но повадки у вас совсем не девичьи.
— Да, матушка, я действительно мужчина, — ответил я, понимая, что запирательство только усугубит проблему.
— Тогда что вам за дело до царской пленницы?
Отвечать нужно было быстро, а я настолько не был готов к такому повороту событий, что не сразу придумал, как можно логично объяснить свой интерес к Але. Потому сделал грустное лицо, и как будто с трудом выдавливая из себя слова, заговорил:/p>
— Алевтина жена моего близкого родственника. Ее внезапно от него увезли. Чем она провинилась перед государем, он не знает. Начал ее разыскивать. В Санкт-Петербурге узнал, что ее отправили в вашу обитель…
— Почему же он не приехал сам?
— От расстройства заболел, чуть не умер. Пришлось ехать мне.
— А почему под видом женщины?
Вопрос был, как в таком случае говорится, хороший. Вот только ответить на него было нечего. Пришлось продолжить импровизировать.
— Я потерял паспорт, а ехать нужно было срочно, Как раз моя сестра собралась на моление, вот и воспользовался ее документами.
Не знаю, поверила мне монахиня, но мой ответ никак не прокомментировала.
— Как же вам удалось так долго скрывать свой пол?
— Вы знаете, я так привык к платью, что даже начал думать о себе в женском роде.
— А почему вы сошлись с моим племянником. Он-то знает, что вы мужчина?
— Нет, об этом никто не знает. Мы с ним и его товарищем познакомились на заставе, товарищ начал ухаживать за моей спутницей и дальше мы ехали вместе.
— Так вы были не один? И кто ваша спутница?
— Просто девушка, тоже ехала на моление.
— Поди, ваша любовница?
— Нет, она любит и собирается замуж за другого человека, он тоже приехал с нами.
Чем больше я рассказывал, тем фантастичнее и запутаннее делалась история. Я сам это понимал, но ничего более внятного и логичного у меня не получалось.
— А ваша спутница знает, что вы мужчина?
— Не знает.
— А что за история с сокровищами, которые вы жертвуете монастырю?
— Мы попали к настоящим разбойникам. Александра и его товарища они хотели убить, а нас со спутницей сделать наложницами. Я воспользовался тем, что меня посчитали женщиной, и помог вашему племяннику и его товарищу освободиться. Потом нам удалось справится с бандой. Так что если бы не мое женское платье, то нас уже не было в живых.
— Вы знакомы с нашей послушницей Пелагеей?
— Нет, а кто она такая?
— Та женщина, ради которой вы сюда явились.
— Вы имеете в виду Алевтину? Нет, мы с ней не встречались.
Видимо, последнее заявление окончательно запутало ситуацию, и игуменья решила в ней разобраться.
— Я велю прислать ее сюда, и сама буду присутствовать при вашей встрече.
— Конечно, буду вам благодарен, — безо всякого восторга, согласился я, не представляя, как может повести себя жена. При ее способности читать чужие мысли, она должна была сразу понять, кто я. И ее реакцию на мой измененный облик и появление здесь, в Шуе, не мог даже примерно спрогнозировать.
— Вас я попрошу молчать и ни о чем с сестрой Пелагеей не разговаривать, — сказала монахиня и вышла распорядиться позвать Алю.