Угроза, которая парит над Парижем, поддерживает в русском обществе пессимистическое настроение, почти заставляющее забывать победу у Львова. Здесь не сомневаются в том, что германцы овладеют приступом укрепленным лагерем Парижа. После этого, как говорят, Франция будет принуждена капитулировать. Затем Германия обратится всей своей массой на Россию.
Откуда исходят эти слухи? Кем они распространяются?
Разговор, который я только что имел с одним из моих тайных осведомителей, N, слишком просвещает меня в этом отношении. Личность эта подозрительная, как все люди его ремесла; но он хорошо осведомлен о том, что происходит и что говорится среди лиц, окружающих монархов. Кроме того, он теперь имеет особую вескую причину говорить со мною искренно. После восхваления великолепного патриотизма, воодушевляющего Францию, он продолжает:
— Я пришел заимствовать у вас немного бодрости, ваше превосходительство, так как, не скрою от вас, я отовсюду слышу самые мрачные предсказания.
— Пусть бы подождали, по крайней мере, результата сражения, которое начинается на Марне… И, даже если это сражение не будет удачным для нас, дело еще вовсе не станет безнадежным…
Я подтверждаю свое уверение рядом положительных фактов и обдуманных предположений, которые не оставляют мне никакого сомнения в нашей окончательной победе, если у нас хватит хладнокровия и упорства.
— Это правда, — отвечает N, — это правда! И мне очень приятно это слышать. Но есть один элемент, который вы не принимаете в соображение, и который играет большую роль в пессимизме, наблюдаемом повсюду… особенно в высших сферах.
— Ах, особенно в высших сферах?
— Да, в высших слоях Двора и общества, среди людей, которые обычно близки к монархам, и которые больше всего беспокоятся.
— Почему же?
— Потому что… потому что в этих кругах уже давно обращают внимание на неудачи императора; знают, что ему не удается все, что он предпринимает, что судьба всегда против него, наконец, что он явно обречен на катастрофы. К тому же, кажется, что линии его руки ужасны.
— Как… такие пустяки могут производить впечатление?
— Чего же вы хотите, господин посол. Мы — русские и, следовательно, суеверны. Но разве не очевидно, что императору предопределены несчастья?
Понизив голос, как если бы он сообщал мне страшную тайну, и устремив на меня пронзительный взгляд своих желтых глаз, которые по временам вспыхивают мрачным огнем, он перечисляет невероятный ряд происшествий, разочарований, превратностей судьбы, несчастий, которые в продолжение девятнадцати лет отмечали царствование Николая II. Ряд этот начинается торжеством коронации, на Ходынском поле, в Москве, где 2000 мужиков были задавлены в суматохе. Через несколько недель император отправляется в Киев; на его глазах тонет в Днепре пароход, с тремя стами человек. Несколько недель спустя он присутствует в поезде при внезапной смерти своего любимого министра, князя Лобанова. Живя под постоянной угрозой анархистских бомб, он страстно желает сына, наследника; родятся четыре дочери подряд, и, когда Господь, наконец, дарует ему сына, ребенок носит в себе зародыш неизлечимой болезни. Не любя ни роскоши, ни света, он стремится отдохнуть от власти среди спокойных семейных радостей: его жена — несчастная, нервная больная, которая поддерживает вокруг себя волнение и беспокойство. Но это еще не все: после мечтаний об окончательном царстве мира на земле, он вовлечен несколькими интриганами своего Двора в войну на Дальнем Востоке; его армии, одна за другой, разбиты в Маньчжурии, его флот потоплен в морях Китая. Затем, великое революционное дуновение проносится над Россией: бунты и резня следуют друг за другом, без перерыва, в Варшаве, на Кавказе, в Одессе, Киеве, Вологде, Москве, Петербурге, Кронштадте; убийство великого князя Сергея Александровича открывает эру политических убийств. И когда волнение едва успокаивается, председатель Совета Столыпин, который выказал себя спасителем России, падает однажды вечером, в киевском театре, перед императорской ложей, под револьверным выстрелом агента тайной полиции.
Дойдя до конца этой мрачной серии, N. заключает:
— Вы признаете, ваше превосходительство, что император обречен на катастрофы и что мы имеем право бояться, когда размышляем о перспективах, которые эта война открывает перед нами?
— Следует относиться к своей судьбе без трепета, ибо я из тех, которые верят, что судьба должна считаться с нами; но если вы так чувствительны к несчастным влияниям, разве вы не заметили, что царь имеет теперь среди своих противников человека, который, что касается неудач, не уступит первенства никому, а именно — императора Франца-Иосифа. В игре против него нет риска, потому, что выигрыш несомненен.
— Да, но есть еще Германия. И мы не в силах ее победить.
— Одни нет. Но рядом с вами стоят Франция и Англия… Затем, ради Бога, не говорите себе заранее, что вы не в силах победить Германию. Сражайтесь сначала со всей энергией, со всем героизмом, на который вы способны, и вы увидите, что с каждым днем победа будет вам казаться более верной.
На восток от Парижа, от Урка до Монмирайля, французские и английские войска медленно продвигаются вперед. По совершенно правильному инстинкту русское общественное мнение гораздо более интересуется сражением на Марне, чем победами в Галиции.
Вся судьба войны действительно решается на западном фронте. Если Франция не устоит, то Россия принуждена будет отказаться от борьбы. Бои в Восточной Пруссии дают мне каждый день новые доказательства этого. Ясно, что русским не по плечу бороться с немцами, которые подавляют их превосходством тактической подготовки, искусством командования, обилием боевых запасов, разнообразием способов передвижения. Зато русские кажутся равными с австро-венгерцами; они имеют даже преимущество в рвении и в стойкости под огнем.
На восток от Вислы, на границе Северной Галиции и Польши, русские прорвали неприятельскую линию между Красником и Томашевом.
Но в Восточной Пруссии армия генерала Ренненкампфа в расстройстве.
Из Франции известия удовлетворительны. Наши войска перешли Марну между Мо и Шато-Тьерри. У Сезанна прусская гвардия была отброшена на север от Сент-Гондских болот. Если наш правый фланг, который образует «петлю» и простирается от Бар-ле-Дюка до Вердена, будет стойко держаться, вся немецкая линия разорвется.
Победа! Мы выиграли сражение на Марне! На всем фронте германские войска отступают на север! Теперь Париж вне опасности! Франция спасена!
Русские также победили между Красником и Томашевым. Австро-венгерские силы, увеличенные немецкими подкреплениями, доходили более, чем до миллиона человек; артиллерии насчитывалось более 2500 пушек. Зато армия генерала Ренненкампфа должна была покинуть Восточную Пруссию; немцы заняли Сувалки.
V. Распутин
Распутин, выздоровевший после нанесенной ему раны, вернулся в Петроград. Он легко убедил императрицу в том, что его выздоровление есть блистательное доказательство божественного попечения.
Он говорит о войне не иначе, как в туманных, двусмысленных, апокалиптических выражениях; из этого заключают, что он ее не одобряет, и предвидят большие несчастия.
Я завтракаю у графини Б., сестра которой очень хороша с Распутиным. Я спрашиваю ее о старце.
— Часто ли он видит императора и императрицу со времени своего возвращения?
— Не очень часто. У меня такое впечатление, что их величества держат его в стороне в данный момент… Послушайте, например: третьего дня он был в двух шагах отсюда, у моей сестры. Он при нас телефонирует во дворец, чтобы спросить у г-жи Вырубовой, может ли он вечером посетить императрицу. Она отвечает ему, что он сделать лучше, если подождет несколько дней. Повидимому, это было ему очень досадно, и он тотчас же покинул нас, даже не простившись… Недавно еще он не стал бы даже спрашивать, можно ли ему притти во дворец; он прямо бы отправился туда.