Любопытно, что в одном из интервью на вопрос, почему концертная программа с новым альбомом получила название «Стоп Машина» – по названию заключительной песни альбома, музыкант ответил: «Называть программу “Пси” – значило бы озадачивать русскую глубинку. Приезжает “Аквариум” с программой “Пси”. Какие пси? Которые гав-гав?»{110}. Независимо от того, известна ли была Гребенщикову дискуссия об употреблении букв «пси» и «покоя», важно то, что для него актуален её предмет – сведение/разведение сакрального и профанного.
И то, что в рассматриваемом издании в заглавии используется не греческая буква, а имя буквы, написанное «гражданским шрифтом», позволяет усмотреть здесь тот же поэтический механизм, что и в «Ихтиологии»: одновременное присутствие двух противоположных смыслов. С одной стороны в сознании подготовленного слушателя / читателя остаётся след от греческой буквы (на обложке альбома); через метонимию актуализируются стоящие за этой буквой слова из религиозного обихода, а точнее, слово «псалом» / «псалмы». Но, с другой стороны, в «Книге Песен» греческая буква воспроизводится именно русскими буквами – «Пси» (при том, что в книге «Аквариум. Песни ХХ века» – ещё греческой буквой). Можно говорить и о динамике образа имени альбома, и о неслучайности последнего наименования – сознательного допущения недопустимой в XVII веке омонимии буквы «пси» и слова «пси» (псы).
Если до реформ Петра I буква «пси» являлась своеобразной границей, отделявшей сакральное от профанного, то её устранение привело к их смешению. Изменения в алфавите и шрифте были своего рода и началом и следствием секуляризации языка и культуры в целом. Гребенщиков как бы поворачивает время вспять: на свой лад реформируя язык, возвращает ему утраченные ранее позиции – одной буквой актуализирует в нём сакральное.
Буква, от которой отказались, – положена во главу угла альбома подобно евангельскому камню преткновения: «камень краеугольный, избранный, драгоценный; и верующий в Него не постыдится. Итак, Он для вас, верующих, драгоценность, а для неверующих камень, который отвергли строители, но который сделался главою угла, камень претыкания и камень соблазна, о который они претыкаются, не покоряясь слову, на что они и оставлены» (1Пет.2:6-8).
БГ сакрализирует все тексты цикла, привнося в них жанровую семантику псалма. Подтверждение этому можно найти в песнях альбома, буквально «прошитых» библейскими цитатами: «У нас в карманах есть медь, / Пятак на пятак и колокол льётся, / Но спящий всё равно не проснётся» («Маша и медведь», 374), «Те, кто легче воздуха всё равно с нами» («Маша и медведь», 374); «И – если хочешь – иди по воде, или стань другим, но / Он шепчет – Господи свят, научи меня / Имени моей тоски» («Имя моей тоски», 377); «И когда я сплю – моё отражение / Ходит вместо меня с необрезанным сердцем…» («Цветы Йошивары», 380); «Я просил пить – и мне дали чашу, / И прибили к кресту – но гвозди были трухой» («Цветы Йошивары», 380); «Я отец и сын, мы с тобой одно и то же, / Я бы всё объяснил – но я не помню истинных слов» («Цветы Йошивары», 380); «Логин – сын плотника. Пароль – начало начал» («Сын плотника», 381), «Сорок лет в пустыне, горечи песка не отмыть» («Сын плотника», 381); «Эпоха первородного греха имела свои моменты» («Стоп машина», 382) и т.д.
Особо в этом ряду следует отметить песни «Имя моей тоски» и «Сын плотника». Первая по жанру тяготеет к поэтической молитве. В ней легко выделяются адресант – лирический герой и адресат, к которому он обращается – Бог. Три из четырёх строф заканчиваются призывом: «Господи, научи меня имени моей тоски», где тоска и её предмет есть Бог. Научить имени, значит открыть его, дать возможность восстановить нарушенную связь: «Оставь им ещё одну нить. / Скажи, что им будут звонить / Маша и медведь». Здесь герои популярной русской сказки – суть тот же маркер, что и буква «пси» – знак детства, истока, русского фольклора, корневого – знак возвращения домой после того как заблудился и одновременно чего-то несерьёзного, шутейного, раёшного, отмершего – не нужного во «взрослой» жизни.