— Прапорщик Левской участвует в следствии по собственному государеву пожеланию, — веско пояснил Лахвостев.
— Вот как? — удивился Степанов. — Мои извинения, Алексей Филиппович, но все-таки правила нашей службы знать надо.
— Виноват, господин майор! — вскочив со стула и встав смирно, я показал, что дельные замечания старшего по званию для меня не менее важны, нежели его извинения.
— Вольно, прапорщик. И без чинов, — проявленное мною почтение майору Степанову понравилось. — Пожелаете лично допросить Бразовского? — это уже Лахвостеву. Лахвостев пожелал.
…Капитан Бразовский оказался коренастым, широкоплечим и большеруким. Грубые черты лица капитана больше подходили простолюдину, нежели литвинскому шляхтичу, каковым он числился согласно своей послужной ведомости.
— Скажите, капитан, — Лахвостев говорил негромко и мягко, — вот вы ругались с купцом Маркидоновым, в воровских посулах его обвиняли. Почему же вы о его поведении не доложили начальству?
— Хорошего поставщика терять не хотел, господин майор, — спокойно ответил Бразовский.
— То есть он вам долю от воровских доходов предлагал, а вы его хорошим поставщиком именуете? — с легкой усмешкой поинтересовался Лахвостев.
— Провиант он поставлял надлежащего качества, в оговоренные сроки, цены у него не сказать, что совсем уж малые, но ниже, чем у остальных купцов, те же припасы предлагавших, — обстоятельно пояснил капитан. — А что в воровство меня вовлечь хотел, так это дело обычное.
— Обычное? — недоверчиво спросил Лахвостев.
— Обычное, — капитан пожал плечами. С его сложением выглядело это несколько угрожающе. — Любой купчина хочет доходов побольше, а расходов поменьше. Потому и к воровству все они склонны. Кто поглупее, те тайком в хороший провиант подсунут гниль всякую. Кто похитрее, попробуют офицера подкупить. Но со мной такое не проходит. Мне казенные деньги уж одиннадцать лет не просто так доверяют. Ни одна ревизия никаких вольностей в их расходовании не нашла. Потому что нет их, тех вольностей. И не было ни разу.
— Старшина Буткевич показал, что с Маркидоновым ругались вы неоднократно, — напомнил Лахвостев.
— Так он мне воровство неоднократно и предлагал, — Бразовский по-прежнему был спокоен и нетороплив.
— А почему в день, когда Маркидонова убили, вы старшину Буткевича одного в двадцатый амбар отправили, а восемнадцатый сами в одиночку смотрели? — резко сменил тему Лахвостев. — По правилам такие проверки проводят вдвоем.
— По правилам — то одно, а по уму — то иной раз совсем другое, — блеснул житейской мудростью Бразовский. — По правилам мы со старшиной только после обеда бы и закончили, а так до обеда точно бы управились, не случись убийства. Я сколько по военным закупкам служу, всегда так делалось.
— Подозрения в отношении вас в немалой степени основаны на показаниях старшины Буткевича, — похоже, Лахвостев очередной сменой темы попытался пробить толстую стену абсолютного спокойствия капитана. Не вышло.
— Старшина — человек обстоятельный и предельно честный, — Бразовский снова устрашающе пожал плечами. — Что видел и слышал, так и скажет — видел и слышал. Чего не видел и не слышал — скажет, что не видел и не слышал.
— Если вам допрос под заклятием предложат, согласие дадите? — Лахвостев не унимался. И, похоже, своего наконец-то добился. Бразовский шумно вздохнул, тряхнул головой, широко улыбнулся и с неожиданной радостью в голосе сказал:
— Скорее бы уже предложили, господин майор! Сейчас же я не поймешь кто — то ли подозреваемый, то ли нет. А так враз бы все подозрения сняли!
— Вы, капитан, хотя бы понимаете, что такое допрос под заклятием?! — изумился майор Лахвостев. — Вы же потом две, а то и три седмицы с госпитальной койки не встанете!
— Да хоть и месяц! — Бразовский азартно хлопнул ладонью по столу. Стол, коему такое проявление чувств явно не понравилось, аж содрогнулся. — Да хоть два месяца, зато встану честным офицером, а не подозреваемым черт знает в чем! Виноват, господин майор!