…Снова после столь длительного перерыва увидеть дядю Андрея, отца Маркела, губного пристава (старшего губного пристава, конечно же) Шаболдина и доктора Штейнгафта я, разумеется, был очень рад. У дяди, как и у отца, прибавилось седины, разрослись серебряные нити и в бороде отца Маркела. Борис Григорьевич из-за сравнительной молодости и доктор Штейнгафт из-за рыжины сединами пока не обзавелись, хотя и заметно было, что эти четыре с лишним года просто так для них не прошли. Ну да, это я пока еще взрослею-матерею, а они-то уже стареют, кто больше, кто меньше…
Отец Маркел прочитал молитву, и мы расселись за столом. Привыкнув к весьма вольному отношению баварцев к постным дням, я вдруг сообразил, что теперь, наоборот, придется заново привыкать к русской строгости соблюдения постов. Ассортимент закусок как раз напоминал, что идет Великий пост, и привыкать я прямо сейчас и начну. Впрочем, поскольку мое возвращение после столь длительного отсутствия вполне законно претендовало на звание семейного праздника, на столе было и немного красного вина — по бокалу всем, за исключением, естественно, девчонок.
Когда после обеда подали скромный постный десерт и чай, братья раскрутили-таки меня на рассказ о моих баварских похождениях. Ясное дело, многое я в нем опустил, но и того, что можно было рассказать при матушке, девочках и отце Маркеле, с лихвой хватило, чтобы наслаждаться всеобщим вниманием. А когда доктор Штейнгафт попросил показать мои дипломы, восторженные охи-ахи не умолкали еще какое-то время, письмо же Левенгаупта произвело вообще ошеломляющее действие — даже отец с дядей многозначительно переглядывались, а тот же Рудольф Карлович минуты три только рот разевал да поправлял на носу очки.
…Гости постепенно разошлись по домам, Васька убыл на службу, и семья поделилась по интересам. Матушка, забрав Татьянку и Оленьку, поднялась к себе, Митька ушел в свою комнату готовиться к поступлению в кадетские роты Большого Стремянного полка, а мы с отцом и дядей удалились в отцовский кабинет.
[1] См. роман «Пропавшая кузина»
Глава 1. Дела домашние
— Ну ты, Алексей, дал жизни, — начал дядя, едва мы уселись. — Записка твоя про имперские дела, что ты прислал, прогремела знатно.
Честно говоря, я и сам хотел поинтересоваться судьбой своей писанины, но дядя меня опередил.
— Меня государь из-за той записки дважды вызывал, — продолжал дядя. — Первый раз, когда король баварский письмо царю прислал, где всячески тебя нахваливал. И как раз из Палаты внешних сношений государю доложили про твою записку, он ее затребовал да прочитал. А второй — когда война за австрийское наследство началась, как ты и предсказывал. Все спрашивал меня, где это племянник мой ума набрался, не по годам изрядного. Так что готовься, Алексей, к вызову пред государевы очи. Тем более, осенью тебе так и так на царскую службу идти, вот, полагаю, государь самолично и определит, где тебе служить. Дела сейчас так складываются, что твоя служба для всего рода Левских будет значить немало…
— Это почему же? — в недоумении спросил я.
— В Боярской Думе у нас не все ладно, — нехотя сообщил дядя. — Миловановы голову поднимают. Вышли на Пушкиных с предложением, что товарищ думского старосты должен меньшие рода представлять, ну и гласных [1] от самих меньших родов вокруг себя собирают…
— А что Пушкины? — мне стало интересно.
— Пушкиным от того ни холодно, ни жарко, — ответил дядя. — Их-то все равно никто не подвинет. Государю подать прошение Миловановы и сами могут, но, ты же понимаешь, что если Пушкины согласятся, это уже совсем другое дело будет. Перевыборы через три года, как раз под конец твоей службы, будут, так что…
Да уж… То есть, царь, ежели моей службой доволен будет, прямо выскажет Думе пожелание, чтобы дядя Андрей так на своем месте и оставался, а царю перечить — таких дураков в Думе не найдется. Это дядя хорошо придумал, нечего сказать. Что ж, придется, стало быть, мне за всех Левских постараться…
— Ладно, сын, — отец перехватил инициативу. — Что там со службой твоей будет, это государю решать, а у меня для тебя хорошие новости припасены, — с этими словами отец положил на стол довольно толстую укладку с бумагами.
— Это что? — удивился я.
— По колючей проволоке бумаги, — усмехнулся отец. — Да ты сам посмотри, не стесняйся.
Я посмотрел. Вдумчиво так посмотрел, внимательно. И тихонечко обалдел. Получалось, что деньги, что отец отправлял мне в Мюнхен, это так, жалкие крохи моих доходов с «гибрида ужа и ежа». Твою ж дивизию, я теперь прямо богатенький Буратино! И жених, кстати, завидный…