Материалы про подозрения в адрес Бессонова и их снятие после проверки алиби наследника я уже читал, поэтому второй раз просмотрел эти бумаги по диагонали. Вот сумма наследства меня впечатлила, зато справки о том, как Бессонов полученным наследством распоряжался, откровенно говоря, озадачивали. Почти все доставшиеся ему от убитого дяди запасы товаров и торговые точки вместе с частью паев в выгодных предприятиях Бессонов продал. Продал, надо сказать, не по дешевке. Ну это ладно, это понять можно. А вот для чего он затем постепенно переводил доходы от этих продаж в наличность, выводя деньги из банков, я не понимал. Покупал ценные бумаги на предъявителя? Разменивал на золотую монету и прятал ее, образно говоря, в кубышку? Или просто тратил на красивую жизнь? Тут пришлось сделать перерыв и крепко подумать. Кое-какой опыт работы с губными я уже получил и потому прекрасно понимал, что сунься я сейчас с этими мыслями к тому же Поморцеву, мне же придется все это и выяснять, точнее, в этом выяснении участвовать. Можно, конечно, доложить Лахвостеву, но он почти наверняка прикажет мне сообщить об этом Поморцеву и смотри выше. Причем, скорее всего, закончится все это очередным пшиком. С другой стороны, раз сведения об обращении Бессоновым полученного наследства в наличные деньги в деле имеются, то и тот же Поморцев, или кто там за расследование отвечает, о том уже и так знает. Считать губных дураками, которые не заинтересуются судьбой столь большого количества налички, я не мог, а вот себя самого дураком выставить, докладывая о том, что им уже известно, смог бы запросто. Так что промолчу, пожалуй. В конце-то концов, раз уж непричастность Бессонова к убийству дяди установлена, то все гадания относительно использования им дядиного наследства особого смысла вообще не имеют.
Хотя, конечно, стоило признать, что в случае с Аникиным убийца из Бессонова получился бы, можно сказать, образцово-показательный, и подозрения у следствия просто-таки не могли не возникнуть. Уж больно не соответствовало пристрастие Сергея Парамоновича к азартным играм уровню его доходов. Правда, и везло за карточным столом Бессонову, похоже, нередко, так что до долговой тюрьмы дело никогда не доходило, но близок к таким неприятностям бывал он не раз и не два. Что ж, теперь понятно, зачем Бессонову понадобились деньги. Но все равно далеко не столько, сколько досталось ему после гибели дяди…
Что удивляло, так это многочисленные свидетельства благосклонного отношения купца Аникина к своему беспутному племяннику. Купцы, хоть и сами частенько играют на такие деньги, о которых многие и мечтать не могут, обычно игроков не любят. А вот Венедикт Павлович и деньги Бессонову давал, пусть и не помногу, и виделся с ним часто, и вообще даже никогда не ругал его за неуемный азарт. Ну, по крайней мере, не ругал на людях. Может, компенсировал так отсутствие собственных детей, не знаю. Во всяком случае, никакое другое более-менее разумное объяснение такому поведению мне на ум не приходило.
Но раз уж подозрения с Бессонова сняли, то искать хоть какую-то зацепку в убийстве Аникина надо было в чем-то еще. Тут, конечно же, наиболее многообещающе смотрелись эти самые встречи убитого купца с неведомыми доверенными лицами, а потому я вернулся к допросным листам с показаниями приказчиков и стал читать их заново. Было этих листов три штуки, и уже после второго я пожалел, что нет здесь Станиславского с его знаменитым «Не верю!».
И в самом деле, какая-то чушь получалась. Во-первых, показания всех троих совпадали чуть ли не до запятой. Нет, я понимаю, в допросных листах все излагается не тем живым языком, которым говорят допрашиваемые, а приводится к более-менее единообразным казенным формулировкам. Так и записывать проще, и потом работать с теми листами удобнее. Главное — недвусмысленно изложить поведанные сведения, а не передать особенности речи того, кто их поведал. Но вот делайте что хотите, а я был уверен — все трое и излагали почти одинаково.