— Эпикриз? — удивился штаб-лекарь.
— Простите, привык к латинским терминам, когда в Германии учился, — тут же придумал я оправдание. — Эпикриз, то есть записку с диагнозом, кратким изложением течения болезни, ранения в моем случае, методов лечения, использованных артефактов и лекарств, а также состояния на момент прекращения лечения у вас. Моему доктору с такой бумагой проще будет меня лечить.
— Вы, подпоручик, хотите сказать, что в Германии врачи пишут такие эпикризы? — Труханов мне явно не верил.
— Бывает, но все же крайне редко, — вывернулся я.
Господин штаб-лекарь ушел, что называется, в себя. Ну вот что такое, а?! Совсем же недавно обещал себе думать, прежде чем говорить! И так вляпался…
— Я ни о чем таком даже не слышал, — говорил он явно сам с собой. — Но, Господи Боже мой, насколько так было бы удобнее!
— А представьте, господин штаб-лекарь, насколько было бы удобнее лекарям и полезнее их пациентам, если бы такие записи велись на каждого больного или раненого, — кажется, настал удобный момент вмешаться в разговор доктора с умным собеседником.
Штаб-лекарь Труханов не сразу смог сфокусировать на мне взгляд. Наконец ему это удалось, и он смотрел на меня с некой задумчивостью. Похоже, он никак не мог решить, кем меня посчитать и как со мной поступить — то ли ввести в госпитале общее поклонение мне как провозвестнику высшей мудрости, то ли воткнуть между моих ребер ланцет, [2] чтобы раз и навсегда избавиться от коварного искусителя. Однако уже через несколько мгновений стало понятно, что ударяться в крайности при рассмотрении даного вопроса господин штаб-лекарь не собирается.
— То есть вы считаете, что врач должен стать еще и писарем? — придвинув стул, Труханов уселся, слегка оторопевшая Лида встала за его спиной. — Хотя вижу, здравый смысл в вашем предложении, несомненно, присутствует.
— У вас есть сестры, — я даже плечами пожал, показывая очевидность решения. — Вы говорите, они записывают. Понятно, вам их записи придется проверять, чтобы исключить ошибки, но все проще, чем лично писать.
Труханов снова задумался. Похоже, рассматривал мою идею и так, и этак, находя в ней новые и новые возможности.
— С сего момента без чинов, — штаб-лекарь протянул мне руку. — Федор Антонович.
— Алексей Филиппович, — я принял и пожал руку доктора Труханова. Расту, понимаешь. Так-то с майором без чинов общаюсь, а теперь вот и с полковником считай что. Точно, расту. И еще мне снова удалось отличиться на ниве прогрессорства. А уже через полтора часа передо мной встала задача достичь прогресса в нелегкой борьбе с последствиями ранения — Лида принесла обещанные Федором Антоновичем костыли.
У старшей сестры оказался, что называется, глаз-алмаз — костыли идеально подошли мне по росту, поэтому передвигаться с их помощью получалось не так уж и сложно. Непривычно, это да. В прошлой жизни мне как-то тоже пришлось скакать на костылях почти месяц, но там-то костыли были из легкого металла с упорами под локти, а здесь — самые что ни на есть кондовые, деревянные, упирающиеся под мышки. Ну, о хай-тековских костылях из той жизни и мечтать не приходится — алюминия и титана здешняя металлургия вообще не знает. Что ж, буду, стало быть, скакать с деревянными.
Благодаря костылям у меня появилось новое развлечение — прогулки в госпитальном дворе. Я как раз успел поймать те самые замечательные февральские денечки, когда вроде и снег лежит белый-белый, и морозный воздух можно есть ложкой, и солнышко светит именно по-зимнему, ослепительно ярко, однако же совсем не припекая, но… Остановишься, принюхаешься, а в воздухе аж висит этакая весенняя дурь, когда хочется совершать красивые и приятные глупости, когда здравый смысл сомкнутым строем лихо и с песней марширует по общеизвестному адресу, и ты стоишь или идешь, улыбаясь, и видишь вокруг такие же глуповатые и счастливые улыбки.
Господи, а ведь шесть уже лет, как я, тоже на стыке уходящей зимы и осторожно подбиравшейся весны, ожил в теле Алеши Левского! И первое мое от здешнего мира впечатление и было как раз весенним — юная и прекрасная сестра Лидия…
— Алексей Филиппович! — о, легка на помине! Лида легко догнала меня и начала излагать: — К вам посетитель, сама не видала пока, говорят, офицер! Не иначе, господин майор пришли!
Ну да, раз офицер, то Лахвостев, больше некому. Мог, правда, и подполковник Малеев прийти, но это пока вряд ли. Ему еще рано, новые инкантированные штуцеры в его батальон пока не отправлены.