— И правда, удобно, — признал генерал-поручик. — И выглядит неплохо, вполне по-военному. Садитесь, подпоручик.
Усаживаясь, я обратил внимание, что на столе у генерала лежит мой рапорт, где я как раз и представлял свое изобретение и просил до рассмотрения вопроса о его принятии в армии дозволить пользоваться этим ремнем мне лично, в связи с обстоятельствами, возникшими вследствие моего ранения. Генерал размашистым почерком написал на первом листе рапорта резолюцию и показал мне.
«Подпоручику Левскому носить изобретенный им ремень дозволяю. Вопрос о введении ремня в армии передать на рассмотрение Военной палаты.
Начальник Усть-Невского городового войска генерал-поручик Михайлов»
Убедившись, что я резолюцию прочитал, его превосходительство украсил ее столь же размашистой подписью и поставил сегодняшнее число — 4-е апреля месяца года от Р.Х. 1824-го.
Что за необходимость возникла у меня в этом замечательном предмете амуниции? Вообще, рапорт я подал даже раньше, чем мне это понадобилось — не иначе, предвидение подсуетилось. Потому что уже вскоре за мной прислал старший губной пристав Поморцев, и к нему я ехал не в лучшем настроении — то же самое предвидение подсказывало, что пусть Афанасий Петрович угостит меня и хорошими, и плохими новостями, плохие будут посильнее. Не обмануло…
— Ущучили вы Бессонова, Алексей Филиппович, ущучили! — Поморцев с довольным видом выложил на стол несколько листов бумаги. — Вот, не откажите в любезности прочесть!
В любезности я Поморцеву не отказал, и не зря. Та самая белошвейка Гришина показывала, что уже говорила все господину приставу, но повторит еще раз: да, Сергей Парамонович провел у нее весь день двадцать девятого декабря двадцатого года да всю следующую ночь, но велел ей говорить, что был у нее и следующим днем. Господин пристав ее тогда на неправде поймал, лгать государеву человеку дальше она побоялась, да всю правду и сказала, и сейчас то же самое повторит. Ну да. А том допросном листе, где я углядел подделку, говорилось, что Бессонов был у нее до вечера тридцатого декабря, на чем и основывалась пропажа у следствия дальнейшего интереса к его персоне. Как пишут в учебниках по математике, что и требовалось доказать.
Следующая бумага, которую положил передо мной Поморцев, была составлена в городском учебном правлении и сообщала, что Сергей Парамонович Бессонов окончил в году от Рождества Христова одна тысяча восемьсот девятом Третью Усть-Невскую мужскую гимназию и при выпускном испытании показал третий разряд одаренности. Разряд, конечно, не сильно высокий, но для опережающего развития какого-то одного проявления одаренности вполне хватит…
— Только тут, Алексей Филиппович, такое дело… — настроение Поморцева как-то очень уж резко поменялось. Он виновато спрятал глаза, на какое-то время умолк и, вздохнув, продолжил: — пропал Бессонов.
— Как пропал? — не сразу сообразив, что к чему, спросил я.
— Да вот так и пропал. Дома его нет, прислуга говорит, уж четвертые сутки не появляется. У приятелей, нам известных, тоже его нет и к ним он не заходил. Две девки, коих Бессонов содержит, опять-таки утверждают, что за эти дни его не видели. То есть, ежели все они не врут, а они, судя по всему, не врут, что-то он почуял и затаился. Мне Семен Андреевич передавал ваши слова, что у Бессонова чутье, вот я и посчитал необходимым вас известить. Вам бы, Алексей Филиппович, надо сейчас осторожнее быть, из дома выходить пореже. Кто его знает, что он там замыслит — маньяк же…
Так, значит, Поморцев уже уверен, что Бессонов и есть маньяк. Да, интересно будет посмотреть на выражение лица старшего губного пристава, когда он узнает, что никакого маньяка нет вообще! Впрочем, никто, кроме некоего подпоручика Левского, об этом пока не знает, стало быть, и Поморцев сможет узнать только от меня. А для этого мне надо быть живым и не менее здоровым, нежели сейчас. Поэтому просьбу Афанасия Петровича быть осторожнее я, пожалуй, во внимание приму. В той, конечно, мере, в какой она не будет мешать мне заниматься другими своими делами.
Не скажу, правда, что дел этих было много. Собственно, таких, чтобы выходить на улицу, вообще только одно — пришла пора оформлять бумаги на выход в отставку. Да уж, год только с небольшим прослужил я в армии, а сколько всего со мной произошло! На войне побывал, успел и погеройствовать в меру, и ранение получить, а уж история с убийством купца Маркидонова да чередой убийств, которую пока связывают с маньяком, это ж вообще… Но что касается тех убийств, истории с ними скоро конец. Вот изловят губные Бессонова, и придет время рассказать им, что там было к чему. Лахвостеву я уже рассказал, так, в самых обших чертах. Меня, откровенно говоря, удивило, что Семен Андреевич не стал выспрашивать подробности, но он тут же и объяснил такое свое нелюбопытство.