«Мой кайзер! Только что прибыл разъезд из Конной гвардии и фурьер от полка Измайловского. Спешу порадовать — на твою сторону перешли семь рот гвардейской пехоты и две сотни всадников, всего без малого полторы тысячи гвардейцев. Они пробились с боем через преображенцев. И сообщили, что вся лейб-гвардия вскоре выступит из Петербурга, чтобы нанести нам урон в сражении и взять штурмом Шлиссельбург. Так что сведения, что дал тебе князь Вяземский можно считать вполне достоверными.
Потому предлагаю немедленно отправить на галере в Кексгольм генерал-майора Силина, дав ему достаточный конвой. Пусть направляется через него к Выборгу и там принимает под свое начальство шхерный флот с тамошним гарнизоном. После чего выступает на Кронштадт, занимает форты и готовится к высадке десанта в столице через четыре дня — в полдень десятого числа этого месяца. Поторопи генерала Силина с этим выступлением, государь!»
Иван Антонович свернул донесение, улыбаясь — его мысли совпали с решением опытного фельдмаршала. И громко произнес, стараясь, чтобы его услышали находящиеся в приемной лейб-кампанцы и дамы:
— Господа офицеры! На защиту моих прав этой ночью выступили в столице полки лейб-гвардии Измайловский и Конный. Они прорвались с боем и к вечеру прибудут в форштадт. Кроме того, вместе с ними в Выборге вашего императора поддержал шхерный флот из нескольких десятков галер, отказавшись от данной обманом присяги!
Иоанн Антонович сделал паузу, обвел суровым взглядом просветлевшие лица офицеров. Улыбки моментально исчезли, и потому его следующие слова словно рухнули тяжелыми камнями в тихую гладь пруда, взметнув во все стороны брызги:
— Сюда идет лейб-гвардия, что осталась верной узурпаторше. Завтра грядет баталия, но фельдмаршал начнет отход от форштадта — к нам идут сильные подкрепления, нужно только дождаться их прибытия. А потому крепость все это время будет в плотной осаде, возможен штурм. Повелеваю немедленно произвести все необходимые приготовления — помните, что вы мой лейб-гарнизон и должны показать всем, что имя русское нужно держать честно и грозно! Наше дело правое, войска узурпаторши-немки мы разобьем непременно. И виктория будет за нами! Господам офицерам разойтись по ротам немедленно, трудиться денно и нощно — баталия ждать не будет, пока вы все приготовления сделаете!
Через полминуты большая комната опустела. Иоанн Антонович прошел в кабинет, громко распорядившись:
— Генерала Силина ко мне немедленно!
Глава 6
Санкт-Петербург
Подполковник лейб-гвардии Измайловского полка
Генерал-аншеф и сенатор Василий Суворов
после полудня 6 июля 1764 года
— Не знаю, Василий Иванович, что и сказать тебе. Беседовал я с Иоанном Антоновичем больше часа, до сих пор отойти от разговора не могу, все размышляю и думаю над ним.
— Каков из себя государь, Алексей Алексеевич, что ты так встревожился. С рассудком в порядке ли у него, ведь восемь лет в Шлиссельбурге в подземелье отсидел, общаясь только с охраной?
— Да у него рассудительности за нас двоих с тобою с избытком хватит, Василий Иванович. Предложение мое о женитьбе на Екатерине Алексеевне отмел сразу в словах резких, крайне неодобрительных. Обвиняет он «матушку-царицу» в прямом подстрекательстве к умерщвлению Петра Федоровича, и доводы такие привел, что начнись следствие по этому делу, доказательства быстро найдутся. Вот скажи, ты знаешь, что за два дня до событий в Ропше туда отправился по высочайшему приказу лейб-медик Поульсен с набором хирургических инструментов для вскрытия тела и снадобьями для его бальзамирования. За два дня до случившегося…
— Если это не навет, то могу тебе сказать одно — сведения такие идут из очень близкого окружения императрицы, — Василий Иванович нахмурился, слишком много лет он занимался делами Тайной Канцелярии, чтобы моментально осознать всю убийственность для Екатерины Алексеевны такой информации, всплыви она в свете. А то, что она вскоре будет оглашена «безымянным узником» сомнений сейчас не оставалось.
— И это еще не все, я тебе как генерал-прокурор Сената скажу. Иоанн Антонович мне предъявил доказательства, что граф Никита Панин тайно готовил его убийство в каземате, а разрешение на то под собственной подписью сама царица дала. По отдельности те доказательства ничего не стоят, но собранные воедино ужасающи для нас в первую очередь, а для Екатерины Алексеевны приговором послужат, — Вяземский в явном расстройстве поджал губы, глаза потускнели — за время своего короткого путешествия в Шлиссельбург он явно изменился.