— Милый Иоанн Антонович, горюшко мое любимое…
Ее полные губы прижались к его губам — но то был не просто поцелуй, а какое-то яростное наваждение. Так Никритин никогда не целовался — безумие находится в страшном узилище, нервы задрожали как натянутая струна, нахлынуло мутной волной возбуждение. И он куда-то уплыл разумом, не ощущая тяжести ноши на руках, и вздрагивая, когда пальчики княжны особенно сильно давили на шею.
— Сейчас тебе станет легче, государь. Сожми мою грудь крепче, тискай, тебе все можно!
Дурманящий поцелуй прекратился, ноша с рук куда-то исчезла, хрипловатый, но еще сильнее возбуждающий его голос княгини доносился откуда-то снизу. Иван Антонович с трудом открыл глаза, опустил взгляд вниз — княгиня стояла на ложе на четвереньках, с закинутым на спину подолом платья и нижними юбками. Белеющая в темноте округлость возбудила его до чрезвычайности, он уже ни о чем не думал, сходя с ума от вожделения, буквально одурев, мял женское тело сильными пальцами, не обращая внимания на стоны и всхлипы. Но ее голос все же расслышал, ощутив прикосновение пальчиков в тот момент, когда чуть ли не конвульсивно пытался куда-то прорваться, понятно зачем, но промахиваясь:
— Сейчас я тебе помогу, государь. Владей мной… Ох!
От его судорожных движений княжна заохала, и тут же в животе словно взрыв произошел. Чудовищное возбуждение чуть схлынуло, пришла легкая слабость, но не осмысленность.
— Не покидай, так в первый раз бывает… ох! Владей мной снова… Как хорошо!
Хриплый голос женщины снова взвинтил его нервы, ушедшее было возбуждение, снова прилило к чреслам гораздо большей волной. Иван Антонович, не в силах контролировать разум и тело, сам себе напоминал статиста, что через оконное стекло любуется буйством природы…
— Ты бесподобен, государь, — княжна прижалась к нему, нежно поцеловав в щеку. Затем тихонько не то спросила, не то сама утвердительно ответила на молчаливый вопрос:
— Я у тебя первая в жизни женщина, Иоанн Антонович… Это очень волнительно, оказывается…
— Как ты поняла, Мария Семеновна?
Назвать по имени ту, которая подарила счастливое чувство обладания, было трудно. Все же она гораздо старше, да еще почтенная особа, княжна, супруга бригадира. Как то неудобно что ли, но вот сидеть рядом и обнимать за узкие плечи весьма волнительно.
— Так это видно, в разговоре с дамами ты краснеешь, Иоанн Антонович. Тянешься взглядом к своей камер-фрейлине, но тоже пунцовым становишься — оно видно, что тянетесь друг к другу, но не обладали еще естеством. А потому ясно, что природные женские дни у нее наступили, когда такое не одобряется. Вот почему я так и поступила — ты должен знать, государь, что с девицей тебе предстоит сделать вскорости.
Так очень нужно — самодержец, что страной и людьми управляет, не должен смущаться от разговора с дамами, и взгляд свой отводить от их прелестей. А дамы то еще порождение лисы и волка — хвост пушистый, но зубища оскалить могут. Евины дочки хитры и коварны, не верь им ни на минуту, Иоанн Антонович — соврать, как глазом моргнуть для них. Так что и гляди на них соответственно, к себе близко не подпуская.
Врагов у тебя при дворе много будет, а потому дамы ластиться начнут к тебе. Хорошо, если для родителей своих и прочих родственников имения и почет с деньгами выпрашивая, гораздо хуже другое. Коли гадюкой смертоносной к тебе в постель вползет — то ужалить сможет. Яды ведь разные бывает, некоторые через месяц подействовать могут. И болезни постыдные есть — такой царя Петра Алексеевича заразили, он долго потом болел. И думаю, от хворости той и умер, бессилием мужским страдая и болями сильными внизу живота. От них его крики на другой стороне Невы были слышны — мне отец о том рассказывал, когда за Александра Васильевича в жены отдавал. А потому будь осторожен и недоверчив, государь.
Вроде и сидели рядышком, и обнимались, искра иногда между ними проскакивала, и княжна его ласкала пальчиками — только ощущение было, что учат его жизни умело, старательно, и, главное без притворства, от души, честность и верность самодержцу блюдя.