— А теперь о главном, Александр Алексеевич. Вы прекрасно знаете, что 9 января 1757 года, императрица Алексеевна родила дочь Анну. При известии об ее беременности, Петр Федорович в присутствии многих свидетелей, да того же Льва Нарышкина, в сильном недовольстве произнес следующие, весьма примечательные слова — «Бог знает, почему моя жена опять забеременела! Я совсем не уверен, от меня ли этот ребенок и должен ли я его принимать на свой счет».
Иоанн Антонович хмыкнул, губы его исказила усмешка. Князь Вяземский ничего не спросил, сидел молча, понимая, что его миссия с треском провалилась. А ведь он надеялся прельстить никогда не видевшего, кроме своей камеры, узника, новой для него жизнью. Еще бы не искушение — женитьбе на императрице и долгом счастливом царствовании. А ему ясно показали, чего стоит такой брак.
— Да, кстати — 4 июля 1762 года, за два дня до смерти Петра Федоровича, его любезная женушка Екатерина Алексеевна направила к нему в Ропшу лейб-медика Поульсена. Нет, не с лекарствами, а с хирургическими инструментами для вскрытия тела и снадобьями для бальзамирования трупа. Какая «заботливость» о муже, и какая предусмотрительность — императрица уже знала, что очень скоро овдовеет! И вы мне предлагаете ее в супруги?! Я разве похож на самоубийцу, князь?
Вяземский стиснул зубы — в голове лихорадочно бились мысли. Теперь он не сомневался, что заговор в Петербурге весьма разветвлен — в Шлиссельбург постоянно шли депеши от информированных людей, отнюдь не дворцовые слухи, а сведения, о которых он сам, высший сановник империи только догадывался. Доносить о таком могли только люди, которым императрица Екатерина Алексеевна, безусловно доверяла.
— К тому же, Александр Алексеевич, она совершила двойное предательство — не имея прав на трон, она отобрала его от мужа, и не передала сыну. А все те, кто возвел ее на престол, вольные или невольные соучастники. А может это и правильно, ведь Павел Петрович сын императора только по отчеству. Помните скопище придворных, что пришли поздравлять его с дочерью? И злые слова Петра Федоровича, ведь цесаревич стал несчастным «рогоносцем», на эти «поздравления» — «я уже к ней давно не захожу, и Бог ведает, откуда у нее дети берутся?!» Дети! Понимаете — все услышали слова, но их не расслышали — дети! Дети!
— Это грязные слухи…
— Оставьте, князь, мы не на заседании Сената. Скажите, что родившийся в пожаре дома ее камердинера Шкурина граф Бобринский не ее сын от Григория Орлова?! И Станислав Понятовский, как и Сергей Салтыков не приложили рук… Кхм, тут руки как раз не нужны. Скажем так — не приложили должных усилий к появлению на свет Анны и Павла?! Господа сенаторы — возводить узаконенного ублюдка на престол вверх цинизма. Но вы вцепились за это мертвой хваткой — потому и обласканы за свои деяния императрицей сверх всякой меры!
Вяземский побледнел — оскорбление было неприкрытым. Но сдержал вспыхнувшую ярость, понимая, что иначе живым с этой комнаты не выйдет. Вернее, жизнь ему сохранят — но очутится он в зловонном подвале, вместе с другими немногочисленными сторонниками Екатерины. Под кнутом на дыбе он сам многое расскажет — прекрасно знал, как пытками умеют добиваться признания. А палачи у Иоанна Антоновича найдутся — таких людей в первую очередь правители выискивают.
— Вот вам ответ на ваш предложенный второй вариант. Не велика честь отдавать замуж родную сестру за салтыковского бастарда. Было бы во благо слить линию братьев Иоанна и Петра Великого — если бы не имелось тех мерзких подозрений в законности происхождения нынешнего цесаревича! Да, если меня вздумают шантажировать участью отца, братьев и сестер — скажу прямо — все виновные в этом грязном деле, с чадами и домочадцами казнены будут люто. Не взирая на их положение в обществе!
Впервые Вяземский отметил мимолетную вспышку ярости на бледном лице с ястребиным носом. Молодой император по-своему был красив — длинные белокурые волосы, с легким рыжеватым оттенком, отнюдь не узкие плечи, статен, с природной величавостью. И видимо слов на ветер не бросает — такой сможет отмстить. В то же время Александр Алексеевич видел, что его игра правильно отгадана, не понимал только одного — почему Иоанн Антонович не стал притворяться, а так предельно жестко высказал свое неприятие Екатерине Алексеевне. Видимо, пришедшие ему из Петербурга донесения подробно описывали многие нюансы столичной жизни.