Голос его слегка дрожит — нечто, раскрывающее его изнутри. Хирут, пользуясь этой его слабостью, отваживается попросить еще раз:
Пожалуйста, отдайте мне винтовку. Злость охватывает ее, и она прикусывает губу, чтобы не выпустить слезы из глаз. Они оставили мне эту винтовку.
Он откидывается на спинку стула, устремляет взгляд в потолок. Ты будешь помогать кухарке носить еду и воду. В прошлую войну этим занимались мои тетушки. Ты разве не хочешь помогать?
Астер снова зовет Кидане.
Кидане вздрагивает. Если Астер будет плохо себя чувствовать, ты должна будешь взять на себя ответственность за наше снабжение продуктами. Кухарка будет слишком занята другими делами. Он кладет руки поверх своих бумаг. Маленькая больше не такая уж и маленькая, тихо говорит он. Твоя мать гордилась бы тобой.
Знаешь, что мне сказала твоя мать, когда я видел ее в последний раз? Ты тогда была такой маленькой девочкой. И опять его глаза уходят с ее лица и задерживаются на шее, на точке, в которой, как она чувствует, от жары проступил пот.
Хирут подается вперед, не доверяя своему голосу. Кровь медленно приливает к ее щекам, сползает к груди, оседает в животе. Она пытается вообразить, как ее мать разговаривает с Кидане. Его она может представить таким, какой он есть, плотным и целостным, а ее мать — это какая-то призрачная фигура, время стерло изящные черты ее лица.
Она сказала: «Позаботься о моей дочери». Кидане откашливается. Она хотела, чтобы я приглядывал за тобой. Она вверила тебя моим заботам.
Правда? Хирут жаждет услышать больше.
Правда, говорит Кидане. Он внимательно смотрит на нее.
Любовь ее матери, как сказал однажды отец, такова, что может развернуть реку и заставить ее притечь к ней. Твоя мать, сказал он, несет добро в мир. Поэтому Хирут встречает его взгляд, и время растягивается между ними, так продолжается, пока голос Астер не смешивается с ветром за окном. Невозможно, чтобы он любил ее мать так, как он говорит, и это никак не изменило его. Невозможно, чтобы ее мать любила его, как брата, и это никак не повлияло на него. Это значит, что он и ей как брат. Если она расскажет ему больше о ее винтовке, он наверняка вернет ее.
Мой отец очень хорошо относился к твоей матери. Ты знала об этом?
Хирут отрицательно мотает головой. Она смотрит на царапину у себя на костяшках пальцев, царапина пересекает ожог от брызг масла. Ее руки постепенно становятся похожи на руки кухарки.
Мой отец был добрым человеком. Голос Кидане дрожит.
В кабинет из коридора проникает кашель Астер. Это харкающий звук, который словно вытаскивает себя из ее чрева и заползает в угол кабинета, как раненое животное. Он длится, длится, не прекращается.
Он встает и направляется к двери. Останавливается, прислушивается, потом закрывает дверь.
Ты знаешь, что такое война, Маленькая? Он говорит, стоя к ней спиной, прижав лоб к двери. Ты знаешь, что значит ненавидеть? Он сутулится, подавленный надрывностью кашля Астер. Кашель скрипучий, мучительный, он мечется в ней, пока не переходит в горловой стон.
Никто не знает, что такое война, пока не поучаствует в ней. Но я думаю, ты будешь хорошим солдатом, каким был бы и Тесфайе.
Он поворачивается к ней, садится на угол стола. Кладет теплую руку на ее плечо, наклоняется к ее лицу. Голос Астер теперь превратился в свою тень, слабеющие звуки имени, на которые он не обращает внимания.
Она ждет еще каких-нибудь воспоминаний о матери.
Когда мне было столько, сколько тебе сейчас, твоя мать нередко говорила мне: Стой прямо, как солдат. Не плачь, братик, ты солдат. Она чувствует запах кофе в его дыхании — она сама подавала ему чашку недавно. Он наклоняется еще ближе к ней. Ты бы заботилась о Тесфайе, как твоя мать заботилась обо мне. Я бы заботился о тебе, как мой отец заботился о твоей матери.
Он выпрямляется и откашливается. Два года. Тесфайе. Потом он замолкает. Они прислушиваются.
Астер зовет Кидане; и дело не в манере речи, а в голосе — сердитом и жалобном, взволнованном и настойчивом, охрипшем от бесконечных повторов. Этот голос проносится по коридору, проникает в комнату. Он просачивается сквозь дерево, ударяется о стекло. Он лишает звук смысла, оставляет только груз, который повисает над их головами, отягощенный печалью.
Легче не становится, правда, Маленькая? Ты тоже знаешь. Но ты не плачешь? Я не вижу, чтобы ты печалилась, ты только работаешь, иногда слишком много работаешь.