Нечего и говорить, с каким трепетом сердца, с какою радостью прибыл швейцарский гражданин и вольный мыслитель в таинственную северную русскую столицу, про которую на родине пришлось слышать столько сказочных страшных вещей: возбуждала его любопытство и Екатерина Великая, которая своим просвещенным умом, своей решительной и твердой политикой так много заставляла говорить о себе всех выдающихся людей Западной Европы. Ла-гарп знал об ее близких, дружеских отношениях с писателями -- Вольтером, Гриммом, слышал много про ее смелые начинания в области законодательства и государственного управления и горел желанием поскорее предстать пред очи "северной Семирамиды". К действительно, вскоре по своем прибытии в Петербург, Лагарп был представлен Екатерине, обласкан со свойственною ей очаровательностью, но -- и только: об определенных занятиях с великими князьями, о сущности его обязанностей при них ему ничего не было сказано, и он оставался довольно долгое время в неведении, что же ему делать и не лучше ли уехать для поисков себе более подходящих и определенных занятий.
Между тем Екатерина, озабоченная в то время воспитанием своего возлюбленного внука, составила руководство этого воспитания, в основание которого положила взгляды английского философа Локка. Это руководство состояло из семи наставлений касательно: 1) здоровья и его сохранения, 2) наклонностей к добру, 3) добродетели, 4) учтивости, 5) поведения, 6) знания и 7) обхождения наставников с воспитанниками. В этом наставлении отведено много места познанию России и условий ее жизни, а также обращено особенное внимание на изучение русской грамоты. "Русское письмо и язык надлежит стараться, чтобы знали, как возможно лучше", -- писала она. Прочим языкам предположено учить не иначе, как в разговорах, "но чтобы притом не позабывали своего языка русского, и для того читать и говорить с детьми по-русски и стараться, чтоб говорили по-русски хорошо". Екатерина указывает далее на необходимость изучения законов российских, "ибо, не знав оных, и порядка, коим правится Россия, знать не могут". В наставлении предписано "употреблять по несколько часов в день для познания России во всех ее частях", так как "сие знание столь важно для их высочеств и для самой Империи, что спознание оной главнейшую часть знания детей занимать должно; прочие знания, лишь применяясь к оной, представить надлежит, и для того приказать по временам составить таблицы частей, водя их высочества от части до части. Карта всей России и особо каждой губернии с описанием, каковы присланы от генерал-губернаторов к тому служить могут, чтоб знать: слой земли, произрастания, животных, торги, промыслы и рукоделия, также рисунки и виды знаменитых мест, течение рек судоходных с назначением берегов, где высоки, где поемны, большие и проселочные дороги, города и крепости знаменитые, описание народов, в каждой губернии живущих, одежда и нравы их, обычаи, веселия, вера, законы и языки". Точно также и историческим судьбам родной земли в своем наставлении отводит она широкое место, в целях изучения каковых она и приступила самолично к составлению по летописям своего рода учебника отечественной истории, стараясь отыскать в событиях русской исторической жизни тот нравственный смысл, в котором иностранные историки ей отказывали, стараясь внушить в маленьком внуке любовь и уважение к былой отечественной старине. От воспитанников она требовала безусловной покорности, а для наставников считала непозволительным допускать в своем обращении с детьми льстивость, вмешиваться в их игры и смущать их неуместными и бесполезными выговорами.
Лагарп, ознакомившись обстоятельно с руководством Екатерины, ответил на него памятной запиской о воспитании, которую и представил через Салтыкова на благоусмотрение государыни.
В своей записке он часто ссылается на руководство Екатерины, разъясняет порядок преподавания наук и вводит в учебный курс новый предмет -- преподавание философии, которая, по его мнению, должна быть знакома каждому человеку, если только он стремится к истинному просвещению. Екатерина осталась чрезвычайно довольна запиской Лагарпа и положила на ней решение: "Действительно, кто составил подобную записку, тот способен преподавать не один только французский язык". Таким образом, судьба швейцарского гражданина была решена: он был сделан помощником Салтыкова и ему поручено главное руководство учебными занятиями обоих великих князей -- Александра и Константина.
III.
Лагарп ревностно принялся за уроки с великим князем Александром Павловичем. В этих занятиях он видел особенное покровительство к себе судьбы, которая дает ему возможность воспитать наилучшим образом будущего монарха обширной империи, столь нуждавшейся в просвещении. Мечтаниям его не было конца и границ; но он, как умный человек, конечно, понимал, что на первых порах более всего необходимо заслужить расположение своего царственного ученика, привязать к себе его сердце. А это было не так легко сделать, так как Александр Павлович был очень конфузлив, робок и главное -- плохо понимал своего наставника. Великий князь с трудом вникал во французскую речь, а Лагарп решительно ничего не понимал по-русски. Но вскоре они научились понимать друг друга, и занятия получили правильное течение. Учитель и ученик полюбили друг друга, и их уроки носили на себе не только серьезный характер, но и печать задушевной беседы. То же самое можно сказать и про их совместные прогулки по Английской улице, во время которых Лагарп сообщал своему царственному воспитаннику любопытные события из истории, древней по преимуществу; знакомил его с состоянием Швейцарии, с выдающимися лицами европейской общественной жизни. Великий князь скоро поборол свою конфузливость, стал относиться к своему воспитателю запросто и часто давал даже лишнюю волю своим шалостям. По природе несколько ленивый, рассеянный и небрежный, он часто выводил Лагарпа из терпения, так что тот вынуждаем был покидать классные занятия и уходить домой. Удаление любимого наставника очень огорчало Александра Павловича, и он спешил послать ему вдогонку извинительную записку и письменное покаяние.
Так, однажды, когда Лагарп, недовольный занятиями своего ученика, ушел огорченный домой, последний* поспешил прислать ему следующее письменное извинение: "2-го марта, когда меня спрашивали о том, чему меня учили в предыдущий урок истории, я не только не старался отвечать, но довел беспечность и лень до того, что даже и не хотел вспомнить о том, отчего и вышло, что я говорил, не зная, что говорю".
______________________
* Ему было тогда 9 лет.
А вот письменное признание великого князя в своих поступках, когда ему минуло 13 лет: "Вместо того, чтобы себя поощрять и удвоивать старания воспользоваться остающимися мне годами учения, я день ото дня становлюсь все более нерадив, более неприлежен, более неспособен и, с каждым днем, все более приближаюсь ко мне подобным, которые безумно считают себя совершенствами, потому только, что они принцы. Полный самолюбия и лишенный соревнования, я чрезвычайно нечувствителен ко всему, что не задевает прямо самолюбия. Эгоист, лишь бы мне ни в чем не было недостатка, мне мало дела до других. Тщеславен, мне бы хотелось выказываться и блестеть на счет ближнего, потому что я не чувствую в себе нужных сил для приобретения истинного достоинства. Тринадцать лет я такое же дитя, как в восемь, и чем более я подвигаюсь в возрасте, тем более приближаюсь к нулю. Что из меня будет? Ничего, судя по наружности. Благоразумные люди, которые будут мне кланяться, будут из сострадания пожимать плечами, а может быть, будут смеяться на мой счет, потому что я, вероятно, буду приписывать своему отличному достоинству те внешние знаки уважения, которые будут оказываться моей особе. Так-то кадят идолу, смеясь над подобной комедией".